Иоанн Мучитель
Шрифт:
Иоанн раздраженно засопел и сердито буркнул:
— У них — свое, а у нас — свое. Неча у иноземцев без ума все что ни попадя хватать. Али ты решил, будто я не ведал того, что ты мне тут обсказал? — грозно воззрился он на дьяка.
— И в мыслях не держал, государь, — вновь зашлось холодком сердцу дьяка. — Просто ты поведал, что надобно, как у них, в гербах все учинить, потому я и уточнил, как со всадником быть.
— То-то. А ты теперь об ином помысли. Я ведь и без того много перемен тебе указал. А все сразу одним махом гоже ли менять? Егорий же в самой середке стоит, так хоть ее надобно
— И тут твоя правда, государь, — вложив в голос всю искренность, на какую только был способен, покаялся Висковатый. — А мне-то и невдомек было.
Иоанн внимательно посмотрел на дьяка, буравя его своим тяжелым колючим взглядом. «Насквозь тебя вижу, умник, — словно говорил он. — И ехидство твое зрю воочию, не утаишь, не надейся».
«Весь я в твоей воле», — отвечал печатник, в свою очередь не отводя взора от царского лица, хотя смотреть старался не в глаза, а в переносицу — так было гораздо легче переносить буравчики бегающих зрачков Иоанна.
— Далее помечай, — буркнул царь, удовлетворенный прочитанным на лице Висковатого, и вновь принялся расхаживать по светлице, нарезая круги вокруг сидевшего за столом дьяка. — Сие тоже большой печати касаемо. Поверху, над орлом, повелеваю вырезать осьмиконечный православный крест, кой…
— Ты уже сказывал о том, государь, — не выдержав, перебил его дьяк. — Вот тут у меня помечено, — и он прочитал: — Повеление государя вырезать над орлиной короной крест, произрастающий из среднего зубца.
Иоанн недовольно крякнул. Выходило, что Ивашка его опять уел. Проще всего было бы сослаться на память и обвинить дьяка, что тот своей бестолковостью так его запутал, что у него выскочило из головы собственное повеление, которое он отдал ранее. Но такая мысль пришла в голову царя позже, за трапезой, когда он немного успокоился. Сейчас же раздражение продиктовало ему гораздо худший выход, и он сгоряча выпалил:
— Али ты меня в беспамятные зачислил, коль поправлять учал? — осведомился он с язвительной вежливостью.
— И не помышлял, государь, — растерялся Висковатый.
— А почто рыло свое суешь поперед меня да докончить не даешь?! — сорвался царь на крик.
— Но вот же пометы мои. По ним тебе и читал твои слова, что ты ранее…
— То ранее было! — рявкнул Иоанн. — И от того не отказуюсь, а подтверждаю. Я где повелел тебе крест вырезать? — спросил он, лихорадочно соображая как тут быть ему самому.
— Над орлиной короной, произрастающий из середнего зубца, — повторил Висковатый, кляня себя на чем свет стоит — не надо было соваться со своими возражениями под горячую руку.
— Верно. Но он малым выйдет, ибо сам венец мал, а во всем должна быть соразмерность. Я же велю еще один сделать вовсе наособицу, чтоб поболе.
«Конечно, глупо вырезать на печати сразу два креста, да еще по соседству друг с дружкой, — мелькнуло в голове царя. — Но не уступать же этому… кой умником себя мнит».
Вслух же поучительно произнес:
— Яко наша держава есмь наихристианнейшая изо всех прочих, и не как у поганых латинян, но истинной древней веры и праведного благочиния, и я — ее государь, то надлежит
И вновь мысль: «А коль наособицу, значит, надо что-то еще, иначе и впрямь дурь выходит. Но что?»
Он в задумчивости походил по комнате, старательно не замечая уставившегося на него Висковатого и лихорадочно прикидывая, чтобы такое разместить по соседству. Ничего символического в голову, как назло, не приходило. Так, всякие глупости вроде меча или копья. Хотя стоп! Копье… Лишь после того, как придумал, Иоанн повернулся к дьяку.
— А ты что — все уже написал? — спросил он, делая вид, что его молчание было вызвано не раздумьем, а вынужденным ожиданием.
— Давно, государь.
— Так что ж ты молчишь? А я тебя жду, — и попрекнул: — Экая ты, право, бестолочь. Ну да ладно. Теперь пиши далее. Слева копьецо чтоб разместили, яко символ страданий Христовых. Пущай оно в подножие воткнуто будет. А по правую сторону от креста еще один знак будет. — Тут еще одна мысль пришла ему в голову, и он резко повернулся к Висковатому: — Знак, гласящий, что Русь праведная на страже его учения накрепко стояла и стоять будет.
— Меч, что ли? — подавленно спросил дьяк.
«А вот я тебе сызнова нос-то утру, чтоб ведал вдругорядь, как меня в мои же слова тыкать, да еще и ловушку подстрою», — весело подумал Иоанн.
— Меч — он повсюду, дурья твоя голова, — пояснил почти ласково. — Где ж ты Русь в нем узрел? Сказываю, что надобно исконно наше, — и предложил: — Ну-ка еще помысли.
— Дубина? — пожал плечами Висковатый, угодив в расставленные Иоанном сети.
— Это ты дубина! — визгливо захохотал царь, чрезвычайно довольный, что добился своего и окончательно смял, сломил дьяка, покорно сносившего все оскорбления, включая самое последнее, и даже внутренне не пытавшегося теперь им сопротивляться. — Дубина — то холопское, — произнес он, отдышавшись, — а кто этого холопа крест боронить ведет за собой? То-то. Посему на правой стороне пущай палицу разместят. Да вкруг креста надлежит подпись вырезать. — Он ненадолго задумался, но теперь уже не делал вид, что ожидает, пока Висковатый запишет про палицу.
Почему-то в памяти вновь всплыло: избушка, его убогая келья, огороженная решеткой, и он сам — жалкий, беспомощный и несчастный, неправедно лишенный невесть кем наследия своих предков.
— Пиши так, — произнес он решительно. — Древо дарует древнее состояние.
Он тут же пожалел о непроизвольно вырвавшихся словах, потому что и сам почувствовал, что сказанное звучало не ахти. Но тут же успокоил себя мыслью о том, что зато это выражение будет нести в себе глубинный смысл, который понятен лишь одному-единственному человеку на Руси — ему самому. И вообще, не исправлять же царское слово, которое должно быть нерушимо, как гора, и вечно, как солнце. Еже писах писах [28] и все тут.
28
Что написано, то написано (ст. — слав.).