Иоанна I
Шрифт:
Однако, хотя Никколо, несомненно, сыграл определенную роль в сближении Иоанны и Папы и, конечно же, занимался последующими финансовыми операциями, ставшими результатом их встречи, на решение Климента предоставить Иоанне аудиенцию повлияло еще несколько факторов. Король Франции, к тому времени потерпевший разгром при Креси и потерявший Кале, хотел, чтобы брак Иоанны с Людовиком Тарентским был одобрен, а молодая пара получила поддержку в их усилиях по отражению венгров, и отправил в Авиньон послов с инструкциями по достижению этих результатов. Кузен Иоанны Хайме III, король Майорки (племянник королевы Санции), королевство которого было захвачено Арагоном, также находился в это время в Авиньоне и искал папской помощи, чтобы вернуть свое наследство, что добавило еще одного сторонника делу королевы. При всем уважении к дипломатическим талантам Никколо, вполне вероятно, что эти два короля имели не меньшее отношение к капитуляции Климента, чем Аччаюоли. Банкир также не был абсолютно бескорыстен защищая своего государя. Сбегая вместе с Людовиком Тарентским Никколо прекрасно понимал, что всем хорошо известна его роль советника
Но, пожалуй, самым важным фактором в формировании папской политики в отношении Неаполя было поведение самого короля Венгрии. К этому времени сестра Иоанны, Мария, без гроша в кармане, также прибыла с детьми в Прованс и направилась во дворец влиятельного дяди своего покойного мужа, кардинала Талейрана Перигорского. Вместе с Марией прибыло страшное известие о казни Карла Дураццо по приказу его венгерского кузена, заключении в тюрьму остальных неаполитанских принцев и разграблении королевских владений.
Это было слишком тяжело для Климента, тем более что Людовик Венгерский через своих послов продолжал обвинять кардинала Перигорского в организации убийства своего брата даже после того, как Папа решительно опроверг это утверждение. Под руководством Талейрана все французские кардиналы, составлявшие большинство в Священной коллегии, выступили в пользу Ионны, и Климент, потрясенный неоправданным способом венгерской мести (и обеспокоенный тем, что в своем стремлении расправиться со своими неаполитанскими кузенами король Людовик распоряжался имуществом, принадлежавшим Церкви), позволил убедить себя принять королеву. Весть о его решении была отправлена Иоанне, которая терпеливо ждала в Шаторенаре. Должно быть, потребовалось немалое мужество, когда чума была на пике своей неумолимой силы, чтобы совершить поездку в Авиньон именно в это время, но Иоанна сделала это без колебаний, прибыв в город, 15 марта 1348 года, во главе грандиозной процессии и в сопровождении охраны из тридцати вооруженных всадников.
Существует некоторая путаница в вопросе о том, отправилась ли она в этот день прямо в папский дворец, или же Папа принял ее несколькими днями позже. Джованни Виллани утверждает, что Иоанна предстала перед консисторией 27 марта, но поскольку Климент упоминал о своей аудиенции с королевой в письме от 23 марта легату Бертрану де Де, флорентийский хронист, похоже, ошибся. Некоторые историки считают, что это событие произошло 19, а не 15 марта, поскольку 20 марта Папа также написал письмо дофину Вьеннскому, в котором сочувственно отозвался о бедственном положении Иоанны, указывая на то, что личная встреча с королевой только что состоялась. То, что Иоанне удалось достичь своей первой цели — быть принятой Святым престолом не как подозреваемая или беженка, а как королева, приехавшая в гости, со всей помпой и уважением, которые требуются по такому случаю, — не вызывает сомнений. В более позднем письме к другому легату, Ги Булонскому, Климент отметил, что встреча произошла "в соответствии с церемониальным протоколом, соблюдаемым Церковью при приеме королевских особ" [164] .
164
Leonard, La jeunesse de Jeanne I, tome 2, p. 89.
Но, оказавшись в папском дворце и пройдя через большой зал, Иоанне все еще предстояло пережить опасности, связанные с дознанием о гибели ее мужа. Королева не могла игнорировать факт убийства Андрей или обвинения в соучастии, которые посыпались на нее вслед за этим, так же как и Папа, который публично обязался расследовать преступление, мог принять ее, не решив окончательно вопрос о ее виновности или невиновности. Да и эта аудиенция, которой так жаждали с одной стороны и на которую так неохотно согласились с другой, не была наспех организованной простой формальностью, чтобы замаскировать уже принятое решение. Иоанна прекрасно понимала, что стоит перед человеком, который, уязвленный укорами вдовствующей королевы Венгрии о том, что Церковь не способна противостоять королевской семье и вершить правосудие в Неаполе, отправил в ее королевство легата с конкретными указаниями осудить Иоанну за убийство мужа. "Консистория была… высшим судом христианства, и Папа и кардиналы вместе должны были вынести приговор, как они это сделали в отношении Иоанны за убийство Андрея Венгерского" [165] .
165
Wood, Clement VI, p. 97.
Поскольку на карту было поставлено так много, Иоанна заранее попросила и получила разрешение выступить в свою защиту лично, чтобы опровергнуть обвинения венгров, что было весьма необычным явлением. Записей о том, что она говорила, не сохранилось по той веской причине, что Климент, как обычно, хеджируя свои ставки, не захотел афишировать эту встречу перед королем Венгрии, и поэтому ее допрос не был занесен в официальные церковные анналы. Это позволило Папе год спустя написать Людовику Венгерскому письмо, опровергающее слухи о том, что он с чистой совестью дал аудиенцию королеве. Вместо этого, чтобы успокоить короля, Папа сообщил, что Иоанна была принята лишь несколькими кардиналами, а когда ей сказали, что она должна предстать перед дознавателями, она вообще покинула Авиньон, не ответив на предъявленные ей обвинения. Это письмо, конечно, опровергается гораздо более ранними посланиями Климента дофину
Итак, сообщение о том, что произошло между неаполитанской королевой и Святым престолом в большом зале папского дворца в тот мартовский день 1348 года, принадлежит неаполитанскому анналисту XVI века Анджело да Костанцо и провансальскому историку XVII века Оноре Буше, которые оба пользовались источниками, относящимися к тому периоду и не дошедшими до наших дней. Существует также описание этого события церковным ученым XVII века Луи Мэмбуром. Все три рассказа сходятся во мнении. "Иоанна прибыла в Прованс и поскольку она приехала не столько для защиты от мести короля Венгрии, сколько для защиты перед святым отцом Климентом VI, она немедленно отправилась к нему в Авиньон; ее встретили со всей честью и пышностью, которых заслуживает великая королева в своем городе, и она была публично принята Его Святейшеством в присутствии всех кардиналов, послов и представителей всех государей христианского мира" [166] , — пишет Буше.
166
Panache, Historical Life of Joanna of Sicily, vol. 1, pp. 313–314.
И вот Иоанна предстала перед своими судьями и ответила на выдвинутые против нее обвинения. Очевидно, что она сумела очаровать собравшихся. Папа был своего рода ценителем красивых женщин — во время его правления в папском дворце проходило множество блестящих пиров, на которых присутствовало множество гламурных аристократок, включая, по словам Маттео Виллани, особую подругу Папы Сесилию, графиню де Тюренн. Сразу после опровержения Иоанны Климент проявил большое сочувствие к тяжелому положению королевы Неаполя. В письме от 20 марта, адресованном дофину Вьеннскому, Папа писал: "Вы знаете о жалком положении… в котором оказалась наша очень дорогая дочь во Христе, королева Сицилии, и мы верим, что Вы проникнетесь благочестивым состраданием к Вашей кузине" [167] .
167
Leonard, La jeunesse de Jeanne I, tome 2, p. 93. См. также Wood, Clement VI, p. 97.
Но одного обаяния королевы было бы недостаточно, чтобы добиться расположения Папы. Иоанна нуждалась не в сочувствии, а в поддержке; не в прощении, а в союзнике, которого можно было получить только путем полного опровержения обвинений. Она должна была заставить допрашивавших поверить не только в ее невиновность, но и в ее фундаментальное право править государством, а главное — в ее способность вернуть себе королевство. Образ величественности и родовитости, который создавала Иоанна, явно повлиял на тех, кто ее судил, — она предстала перед ними как внучка Роберта Мудрого, племянница короля Франции, воплощение наследия, давно признанного законным Церковью и неопровержимым обвинением против венгерского узурпатора. Рядом с ней находились два столпа ее администрации, свидетельство силы, которой она собиралась вернуть свое королевство: ее новый муж, Людовик, принц Тарентский, воин с безупречной репутацией в полном расцвете сил, с родословной, не уступающей ее собственной; и Никколо Аччаюоли, хитрый министр финансов и государственный деятель, имеющий тесные связи с гвельфской Флоренцией.
Королева закончила свое выступление и Папа, посовещавшись с кардиналами, вынес приговор. "Не только невиновна, но и выше всех подозрений в виновности", — сообщает Костанцо [168] . "Она говорила долго, с таким изяществом и красноречием, привела столько веских доводов в свою защиту, что… Его Святейшество был вынужден объявить ее невиновной в преступлении и подозрении в преступлении, в котором ее обвиняли", — замечает Буше [169] . "Что касается убийства ее первого мужа Андрей Венгерского, в котором ее многие обвиняли, она полностью оправдала себя… как тем, что никто из них [уже осужденных и казненных за это преступление] никогда, даже под ужасными пытками, которым они подвергались, не указал на нее, так и красноречивой защитой, перед консисторией, Папой Климентом и послами государей христианского мира, с такой силой и ясностью, что понтифик объявил в официальном акте, что она не только невиновна в этом преступлении, но и не может быть заподозрена в том, что когда-либо принимала в нем участие" [170] , — соглашается Мэмбур. Климент был так увлечен королевой Неаполя и ее новым мужем, что 30 марта Папа преподнес золотую розу (ценнейшее украшение, инкрустированное жемчугом и гранатами, с сапфиром в центре золотых лепестков, традиционно вручаемое в четвертое воскресенье Великого поста в знак особой папской благосклонности) не королю Майорки, как предполагалось изначально, а защитнику Иоанны, Людовику Тарентскому.
168
Panache, Historical Life of Joanna of Sicily, vol. 1, p. 313.
169
Ibid., p. 314.
170
Ibid., pp. 314–315.