Иоанна — женщина на папском престоле
Шрифт:
— Завтра на рассвете эта многострадальная земля обретет мир, — сказал Григорий.
«Вполне соответствует истине, — подумал Анастасий. — Хотя мир будет не совсем тот, каким ты его представляешь».
Если все пройдет, как запланировано, утром король проснется и узнает, что его войско исчезло, а он остался беззащитным перед армиями своих сыновей. Обо всем успели договориться и за все заплатили. Что бы ни сказал и ни сделал сегодня Григорий, ничего не изменится.
Папа должен выступить в качестве посредника. Переговоры с Григорием в этот решительный момент отвлекут внимание короля.
Пожалуй, разумно немного приободрить Григория.
— Сегодня вы
Григорий кивнул.
— Знаю, Анастасий. В этот момент гораздо больше, чем когда-либо.
— Вас назовут Григорием Миротворцем. Григорием Великим!
— Нет, Анастасий, — возразил Григорий, — если я преуспею сегодня, это будет заслуга Бога, а не моя. Ныне решается будущее империи, от которой зависит безопасность Рима. Если мы победим, это будет только Его заслуга.
Самоотверженная вера Григория восхитила Анастасия. Такую веру он считал чудом природы, подобным шестому пальцу на руке. Григорий истинно праведный человек, решил Анастасий. Но при таких талантах, у него есть все основания быть праведным.
— Проводи меня в шатер короля, — попросил Григорий. — Хочу, чтобы ты находился рядом, когда я буду разговаривать с ним.
«Все идет гладко, — подумал Анастасий. — Когда это закончится, останется только вернуться в Рим и ждать». Как только Лотар будет коронован, сменив отца, он наградит Анастасия за то, что он сделал.
Григорий подошел к двери шатра.
— Ну что ж, приступим к тому, что должны сделать.
Они вышли на открытое место, где теснились палатки королевской армии. Едва верилось, что наутро от этой красочной суеты не останется и следа. Анастасий попытался представить себе выражение лица Людовика, когда он выйдет из шатра и увидит перед собой пустое поле.
Миновав королевскую охрану, они приблизились к шатру. Григорий остановился и еще раз прочитал молитву.
Анастасий нетерпеливо ждал, пока полные, женственные губы Григория беззвучно произносили слова пятого псалма: «…intende voci clamoris mei, rex meus et Deus meus…»
Благочестивый дурак. В этот момент презрение Анастасия к Папе настолько усилилось, что он опасался, как бы голос не выдал его.
— Не пора ли нам войти, сир?
Григорий поднял голову.
— Да, Анастасий, я готов.
Глава 14
ФУЛЬДА
В предрассветном сумраке братья из монастыря в Фульде медленно спускались цепочкой по темным ступеням во внутренний дворик храма. Их серые рясы почти сливались с ночной темнотой. В полной тишине раздавалось лишь едва слышное шлепанье сандалий из грубой кожи. До пробуждения жаворонков оставалось еще несколько часов. Братья поднялись на клирос и разошлись по своим местам перед началом ночной службы.
Брат Иоанн Англиканец преклонил колени вместе со всеми. Он ерзал на земляном полу, подыскивая удобное положение.
— Domine labia mea aperies… — начали они первый псалом, потом перешли ко второму, следуя порядку, установленному Святым Бенедиктом во времена его благословенного правления.
Иоанну Англиканцу очень нравились эти ранние службы. Неизменность церемонии освобождала ум для размышлений, пока губы шептали знакомые слова. Некоторые из братьев уже начали клевать носом, но Иоанну Англиканцу спать совсем не хотелось. Все его чувства и мысли были открыты этому сокровенному миру, озаренному огнем свечей и окруженному
Чувство принадлежности, единства было особенно сильно в эти ночные часы. Резкие очертания дня, так явно открывающие индивидуальные особенности братьев, их симпатии и антипатии, привязанности и вражду, растворялись в молчаливых сумерках и монотонности глуховатого хора голосов посреди ночной тишины.
Те Deum laudamus… Иоанн Англиканец пропел Аллилуйя вместе с другими монахами, склонившими головы в капюшонах.
Но Иоанн Англиканец был иным. Он не принадлежал к этому новому и особенному братству. И дело было не в его умственных способностях или характере. Не причуда судьбы и не прихоть жестокого, безразличного Бога противопоставили Иоанна Англиканца остальным. Он не принадлежал к братству монастыря в Фульде, потому что был женщиной, рожденной в Ингельхайме под именем Джоанна.
С тех пор как Джоанна постучала в ворота аббатства, выдав себя за своего брата Джона, прошло четыре года. Прозвище «Англиканец» она получила как дочь (сын) англичанина, и даже среди этих умнейших людей проявила себя как выдающаяся личность.
Те свойства ума, которые вызывали всеобщие насмешки и презрение, когда Джоанна жила под женским именем, здесь ценились очень высоко. Ее ум, знание Священного Писания и сообразительность в ученых спорах восхищали братство. Она могла без чьего-либо позволения развивать свои способности в полной мере. Среди новичков Джоанна сразу продвинулась, что открыло ей доступ в обновленную библиотеку Фульды — огромное хранилище более трехсот пятидесяти рукописных книг, включая выдающиеся собрания таких классических авторов, как Светоний, Тацит, Вергилий, Плиний, Марцелин и других. Ей доставляло истинное наслаждение находиться среди аккуратных свитков. Казалось, здесь собрана вся мудрость мира, и все было ей доступно.
Однажды, застав Джоанну зачтением трактата Святого Хризостома, настоятель Джозеф очень удивился, что она знает греческий. Такими знаниями не обладал ни один из братьев в монастыре. Об этом доложили аббату Рабану, и тот немедленно засадил ее за перевод превосходного собрания греческих трактатов по медицине, куда входили пять из семи книг Гиппократа, полный тетрабиблос Аэция, а также фрагменты работ Орибасия и Александра Тралльского. Брата Бенжамина, монастырского лекаря, так восхитила работа Джоанны, что он сделал ее своей ученицей. Он научил Джоанну выращивать целебные травы в монастырском саду и открыл тайны их применения при различных недугах: сладкий укроп при запорах, горчица при кашле, кервель при геморрое, ивовая кора и полынь при лихорадках. В саду Бенжамина были средства от любого недуга. Джоанна помогала ему составлять различные припарки, слабительные, микстуры, и настойки, которыми пользовались в монастырях в те времена. Ей приходилось помогать ему ухаживать за больными в монастырском лазарете. Работа очень нравилась Джоанне, особенно потому, что давала пищу ее пытливому аналитическому уму.
Помимо занятий и работы с братом Бенжамином и в промежутках между семью дневными молитвами, на которые созывал монахов звон колокола, каждая минута ее жизни была заполнена интересным занятием. В мужской жизни Джоанны, в отличие от прежней, была свобода. И ей это чрезвычайно нравилось.
— Возможно, не стоит говорить тебе этого, чтобы ты не зазналась, — сказал ей привратник Хатто накануне, весело улыбаясь своей шутке, — но вчера я слышал, как наш отец Джозеф сказал, что ты самый умный из всех братьев и однажды прославишь всех нас.