Иосиф Бродский: Американский дневник
Шрифт:
В стихах Бродского присутствует непонятный нам образный мир, чрезмерно усложненный синтаксис, обилие пропусков, намеков на неведомые события, метафизическая интерпретация действительности. Но это не значит, что его поэзия не может быть воспринята. Тем более что по предельной концентрации чувств, по заложенному в стихах эмоциональному заряду и способности отражать окружающий мир на пределе человеческих возможностей, лирика Бродского — типично русская лирика. А для того чтобы она стала доступной, не остается ничего другого, как шаг за шагом восполнять пробелы, по крупицам воссоздавая исходный образ в единое целое.
"Мир — театр, а все люди в нем актеры", — сказал Шекспир. Вот уже скоро пять столетий мы с восхищением повторяем эту фразу, но давайте
В стихотворении Бродского 1989 года есть строчка: "Закат догорал на галерке китайским веером, / и туча клубилась, как крышка концертного фортепьяно". Попробуем представить, где при данной точке обзора должен находиться человек, если перед его глазами открытая крышка фортепьяно, а "на галерке" догорает закат. Очевидно, что он должен стоять на сцене лицом к зрительному залу. Тогда, возможно, зрители и есть те самые неодушевленные предметы и явления, мир которых мы так до конца и не смогли постичь. И не по своей вине.
"Если истина о вещах не была добыта до сих пор, — писал Бродский, — мы должны приписать это чрезвычайной неуступчивости мира, а не отсутствию усилий".
Да и как можно постичь истину, если "человеческое исследование" сводится "к вопрошанию одушевленным неодушевленного". И в этом процессе у нас нет союзников, так как методы и язык, которые мы используем, "все больше и больше напоминают саму материю". В этом случае, "учитывая наш статус позднейших пришельцев в мир", не только методы и язык, но и сама истина "обязана быть нечеловеческой". "В идеале, — иронизирует Бродский, — возможно, одушевленному и неодушевленному следует поменяться местами" ("Кошачье "Мяу"", 1995). Согласитесь, логика в этих рассуждениях присутствует.
Конечно, обращение к "неодушевленному" нельзя объяснить только изоляцией поэта в изгнании. Этому обязательно должен предшествовать интерес к постижению абстрактных материй. К тому же нельзя забывать, что Бродский не окончил среднюю школу и все, чего он достиг, — плод его собственных усилий. А значит, те истины, которые втолковывались студентам, его миновали. Поэтому он и пытается разобраться во всем, не впадая в зависимость от предшественников. Конечно, в его рассуждениях много наивного: это рассуждения поэта, а не ученого. Но поэтический мир это мир, который ничем не отличается от любого другого. Перед поэтами стоят те же вопросы: каким образом одна и та же материя порождает разный уровень ментального восприятия, что лежит в основе одаренности, как "неодушевленное" способно порождать (или творить?) "одушевленное"? Если "физики" бессильны что либо объяснить, то почему бы не попробовать "лирикам".
Причина метафизической склонности Бродского заключается в его желании разобраться в природе вещей, отразить представления о мире, который в условиях эмиграции принимает для него гипертрофированные формы "бытия" и "небытия" одновременно. "Бытие определяет сознание" — эта фраза знакома многим из нас со школьной скамьи. Но если "бытие" — это "небытие", каким должно быть сознание? Я думаю, не многие из нас, читателей, сталкивались с подобной проблемой, и дай бог нам никогда не столкнуться, но всегда можно пофантазировать, как говорится, "от тюрьмы и от сумы не зарекайся". Тем более что в вопросах соотношения материального и духовного есть над чем поразмыслить и, возможно, при обращении к этой теме удастся выявить неожиданные сопоставления: "Чем ближе тело к земле, тем ему интересней, / как сделаны эти вещи, где из потусторонней / ткани они осторожно выкроены без лезвий / — чем бестелесней, тем, видно, одушевленней, / как вариант лица, свободного от гримасы / искренности, или звезды, отделавшейся от массы" ("Цветы", 1990). Вернемся к "Литовскому ноктюрну":
XV Призрак бродит бесцельно по Каунасу. Он суть твое прибавление к воздуху мысли обо мне, суть пространство в квадрате, а не энергичная проповедь лучших времен.
Не завидуй. Причисли привиденье к родне, к свойствам воздуха — так же, как мелкий петит,
Если в XIV строфе при описании перемещений призрака автор использовал лексику, значение которой выражает нежелание ("плетется по Лайсвис-аллее") или отсутствие определенной цели движения ("бродит", "входит в собор" и тут же "выбегает наружу" как человек, которому нечего там делать), то в следующей строфе он прямо говорит о том, что его пребывание в Каунасе лишено смысла: "Призрак бродит бесцельно по Каунасу".
Обратимся к следующему предложению, чтобы понять, с чем это связано: "Он / суть твое прибавление к воздуху мысли /обо мне". Он (призрак) есть не что иное, как "прибавление" тебя (Томаса Венцлова) к "воздуху мысли обо мне", — то есть мысли о странствующем призраке поэта неизбежно будут связаны у Венцлова с мыслями о Литве.
В стихотворении Бродского "К Урании" есть удивительно емкая фраза: "Одиночество есть человек в квадрате". Действительно, что такое одиночество, если не общение с самим собой. Одинокий человек совмещает в себе двух: это действительно человек в квадрате. Сопоставив данную фразу с определением пространства "пространство — вещь", можно сделать вывод, что "пространство в квадрате" = "вещь" + "вещь".
Учитывая присутствующее в поэзии Бродского представление об изгнаннике как о "вещи", можно понять, что хотел сказать автор определением "Суть пространство в квадрате": он (призрак) одновременно совмещает в себе две "вещи", двух изгнанников. Его путешествие по Литве — это не словесные доводы ("проповедь лучших времен" — тех времен, которые остались в прошлом), а (прибегая к словарю, выбранному самим Бродским) наглядная агитация.
И если в XIV строфе фраза ("Бьюсь об заклад, / ты готов позавидовать") выражает недостаточную уверенность Бродского в том, что ему удалось приблизить собеседника к своему мировосприятию, то уже в XV строфе поэт не сомневается, что тот разделяет его чувства, и просит его: "Не завидуй. Причисли / привиденье к родне" (которая осталась в Литве), "к свойствам воздуха".
Воздух, по Бродскому, — это сам призрак (он такой же незримый) + "место без времени. Собственно воздух", "абсолютная пустота", то есть то, что в настоящий момент созвучно настроению автора. Сравните: "Воздух, бесцветный и проч., зато / необходимый для / существования, то есть ничто, / эквивалент нул " ("Полдень в комнате", 1978). Кроме того, воздух является средой, в которой распространяется звук — "мелкий петит, рассыпаемый в сумраке речью картавой". Сравните: "звук растворяется в воздухе" ("В Англии", 1977). Сочетание этих качеств определяет новое мировоззрение автора.
Как воздух необходим для существования человека, так и речь необходима для существования поэта. Но в новых условиях эта речь не способна "утолить аппетит / новой Клио, одетой заставой" в силу того, что обращена она в "место без времени", то есть к тому, что не имеет связи с реальностью, с историей, разделившей страны границами. Поэтому Муза Бродского — не Муза истории Клио, а Муза утраты — Урания [68] , для которой границы не имеют значения.
Урания — "Муза точки в пространстве" (звезды, предмета или человека, воспринимаемых на большом расстоянии) и "Муза утраты" — может "сполна оценить постоянство", с каким поэт обращается к прошлому. Строчка из десятой строфы стихотворения: "Место, времени мстя / за свое постоянство жильцом, постояльцем" (выделено — О.Г.) указывает на то, что "постоянство" связано именно с прошлым). Каждое обращение сопряжено с болью, вместе с тем воспоминания питают воображение поэта, это своеобразная "расплата" за возможность писать: "за движенье души".
68
Урания — муза астрономии, дочь Зевса и Мнемосины (богини памяти).