Иосиф Бродский: Американский дневник
Шрифт:
Университет в Энн Арборе — это город в центре города, а весь Энн Арбор можно назвать большим кампусом. Очень красивые здания университета, из красного или белого кирпича, а стены и арки увиты плющем — классика. и прекрасное здание университетской библиотеки" [81] .
В стихотворении Бродского нет и намека на какое бы то ни было очарование. Главную улицу поэт обозначает с помощью неопределенного словосочетания, которое является буквальным переводом ее названия с английского языка. Так как перевод имен собственных правилами не предусматривается, можно предположить, что в стихотворении Бродский прибегает к нему не случайно.
81
Полянская
О Главной улице упоминают И.Ильф и Е.Петров в "Одноэтажной Америке". В рассказах писателей о посещении американской глубинки можно найти много параллелей со стихотворением Бродского: "Есть, конечно, и в Америке несколько городов, имеющих свое неповторимое лицо — Сан-Франциско, Нью-Йорк, Нью-Орлеан или Санта-Фе. Ими можно восхищаться, их можно полюбить или возненавидеть. Во всяком случае, они вызывают какое-то чувство. Все остальные американские города похожи друг на друга, как пять канадских близнецов, которых путает даже их нежная мама. Это обесцвеченное и обезличенное скопление кирпича, асфальта, автомобилей и рекламных плакатов вызывает в путешественнике лишь ощущение досады и разочарования. <…>
Через город проходит главная улица. Называется она обязательно либо Мейн-стрит (что так и означает Главная улица), либо Стейтстрит (улица штата), либо Бродвей. Каждый маленький город хочет быть похожим на Нью-Йорк.
Есть Нью-йорки на две тысячи человек, есть на тысячу восемьсот. Один Нью-йоркчик нам попался даже на девятьсот жителей. И это был настоящий город. Жители его ходили по своему Бродвею, задрав носы к небу. Еще неизвестно, чей Бродвей они считали главным, свой или нью-йоркский.
Архитектура домов главной улицы не может доставить глазу художественного наслаждения. Это кирпич, самый откровенный кирпич, сложенный в двухэтажные кубы. Здесь люди зарабатывают деньги, и никаких отвлеченных украшений не полагается. <…>
Можно проехать тысячу миль, две тысячи, три — изменятся природа, климат, часы придется перевести вперед, но городок, в котором вы остановитесь ночевать, будет такой же самый, какой предстал перед вами две недели тому назад. Так же не будет в нем прохожих, столько же, если не больше, будет автомобилей у обочин, вывески аптек и гаражей будут пылать тем же неоном или аргоном. Главная улица по-прежнему будет называться Бродвей, Мейн-стрит или Стейт-стрит. Разве только дома будут построены из другого материала" [82] .
82
Ильф И., Петров Е. Одноэтажная Америка // Ильф И., Петров Е. Собр. соч.: В 5 т. М.: Худож. лит., 1961. Т. 4. С. 101.103.
То обстоятельство, что в стихотворении Бродский обозначает главную улицу с большой буквы (наряду с категориями Времени и Пространства), вероятно, кроме топонимического, имеет и ироническое значение. Трудно понять причины такого несправедливого отношения поэта к Анн-Арбору, название которого в стихотворении, кстати, тоже скрывается за условным обозначением: "скромный городок". Возможно, причины неприятия поэта прояснятся при обращении к его прошлому.
В эссе "Меньше единицы" (1976), рассказывая о своих детских впечатлениях о родном городе, Бродский вспоминает "серые, светло-зеленые фасады в выбоинах от пуль и осколков, бесконечные пустые улицы с редкими прохожими и автомобилями". Облик города, недавно пережившего войну, — "облик голодный — и вследствие этого с большей определенностью и, если угодно, благородством черт" навсегда остался в его памяти. "За этими величественными выщербленными фасадами, — писал Бродский, среди старых пианино, вытертых ковров, пыльных картин в тяжелых бронзовых рамах, избежавших буржуйки остатков мебели (стулья гибли первыми) — слабо затеплилась
Может быть, память о величественных фасадах предопределила сниженное отношение поэта к Анн-Арбору, в котором Пространство и Время теряют свою монументальность, "скидывают бремя величья" и воплощаются в скромном облике "Главной улицы" и "циферблата колониальной лавки".
Ироническое замечание Бродского о "пасторе", который "бы крестил автомобили", "если б здесь не делали детей", не так уж далеко от истины. Церковь в жизни американцев нередко приобретает бытовое значение: на службу приходят, чтобы встретиться со знакомыми, обсудить последние новости, развлечься. В маленьких городках не так уж много мест, где можно провести воскресный досуг. Смена религии — явление весьма обычное для Америки и может быть связано с переездом на новое место жительства (церковь другой конфессии находится ближе к дому), с браком (муж исповедует другую веру) или с религиозными убеждениями друзей (вместе интереснее слушать проповеди).
Описывая буйство "кузнечиков в тиши", улицу, на которой "в шесть часов вечера, как вследствие атомной / войны, уже не встретишь ни души", и луну, которая "вплывает, вписываясь в темный / квадрат окна, что твой Экклезиаст" (вероятно, с проповедью невеселой истины: "все — суета и томление духа!" [83] ) Бродский вводит нас в неспешное, однообразное течении жизни в "городке": Здесь снится вам не женщина в трико, а собственный ваш адрес на конверте. Здесь утром, видя скисшим молоко, молочник узнает о вашей смерти. Здесь можно жить, забыв про календарь, глотать свой бром, не выходить наружу и в зеркало глядеться, как фонарь глядится в высыхающую лужу.
83
Ветхий Завет; Книга Экклезиаста, или Проповедника.
Фантазии человека, живущего в маленьком городе, ограничиваются чем-то очень обыденным — "собственным адресом на конверте" (вероятно, получение писем является весьма значительным событием в жизни местного населения); а обособленное существование приводит к тому, что только по молоку, оставленному нетронутым на пороге дома, узнают о смерти хозяина.
В конце стихотворения присутствует ирония, которая обращена поэтом и к самому себе тоже: светоч разума — человек превращается в самодовольный фонарь (Сравните из "Литовского ноктюрна": "Листва, норовя / выбрать между своей лицевой стороной и изнанкой, / возмущает фонарь"), разглядывающий свое высыхающее отражение в луже видений.
Не только абстрактные категории Пространства и Времени, но и помыслы человека теряют высоту и утилизируются в незатейливые предметы бытового обихода.
2.
Справедливости ради надо отметить, что воспоминания поэта о покинутой родине тоже далеки от восторженных. В стихотворении 1972 года "Набросок" Бродский в аллегорической форме описывает свое недавнее прошлое: Холуй трясется. Раб хохочет.
Палач свою секиру точит. Тиран кромсает каплуна. Сверкает зимняя луна."Вид Отечества" с "Солдатом и дурой" на лежаке, с кружащимися на балу парами и "кучей на полу" в прихожей — не слишком вдохновляет поэта. За его шутливым восклицанием "Пускай Художник, паразит, / другой пейзаж изобразит" прочитывается искреннее желание заменить неприятные воспоминания другими, более радужными. Возможно, за нарочито-грубым описанием поэтом отечества стоит желание освободиться от его влияния.
В стихотворении "Пятая годовщина", написанном ровно через пять лет в тот день, когда он покинул Советский Союз, Бродский подводит итоги своей жизни в США. Тот факт, что поэт "отмечает" годовщины своего пребывания вдали от родины, наводит на грустные мысли: создается впечатление, что он не живет, а отбывает срок в эмиграции.