Иосиф Бродский глазами современников (1995-2006)
Шрифт:
Вы очень внимательны к интонации своих и чужих стихов. Как бы вы описали доминирующую интонацию стихов Бродского? Как стороннего наблюдателя или как участника всего происходящего?
Как слушателя или даже "слышителя" — того, что вовне стихов, и того, что внутри их, вовне его самого и внутри. То есть участник и наблюдатель — не те термины, в которых я это воспринимаю. Это, впрочем, наверное, свойство моего восприятия, не объективного, направленного (в стихах и в отношении к стихам) на слух.
Вам не кажется, что многие формулировки Бродского в стихах и в прозе звучат как
"Назидательность" у Бродского — на мой взгляд, свойство не этики стихов, а поэтики. У него ведь вообще часты формулировки, подобные естественнонаучным формулам, особенно в семидесятые-восьмидесятые годы. "Назидательность" входит сюда же. Конечно, в человеческом поведении Иосифа были многие вещи, которые мне импонировали, были близки, но "учителем жизни" он для меня не был. Может ли — теперь, то есть только стихами — "научить жить нас", то есть кого-то? Почему бы и нет? Но это не специфика его стихов.
Вы глубоко уважали Ахматову и имели счастье знать ее лично. Говорили ли вы с Анной Андреевной о Бродском?
Ну наверняка говорила, но ничего конкретного не помню. Помню лишь, как она его любила, как за него волновалась, когда его арестовали и вплоть до самого освобождения.
Помню их вместе — еще до его ареста, но всегда в большой компании. Она очень нежно к нему относилась.
Есть у вас и одно существенное расхождение с Иосифом. Вы любили и разлюбили Цветаеву, а он считал Марину Ивановну "самым грандиозным явлением, которое вообще знала русская поэзия". За что, по-вашему, он так высоко ее ценил?
Знаете, я так этого и не поняла. За "величие замысла"? Но мне всегда кажется, что и Ахматова повторяла эти слова с легкой иронией. "Грандиозное явление" — наверно, грандиозное. Согласна. Но вот вам "учитель жизни" наоборот. Да и "учитель стихов", по-моему, тоже наоборот. Мне кажется, что Иосиф, преклоняясь перед ней, слава Богу, ничему от нее не научился.
С другой стороны, Бродский говорил, что все, что он делает и пишет, "это в конечном счете и есть рассказ об Ахматовой". Как вам видится слияние этих огромных рек в море по имени "Иосиф Бродский"?
Ну вот, я думаю, что предыдущим ответом отчасти ответила на этот вопрос. Но продолжу. Мне кажется, что эти две "реки" вовсе не сливаются в море по имени "Иосиф Бродский". Не только Цветаевой я не слышу в поэтике Бродского, но, честно говоря, и Ахматовой, хотя "жить" она его, вероятно, во многом научила. Я вообще не знаю, откуда он идет.
Может быть, это английская поэзия? Тут я ничего не могу сказать, но подозреваю, что если копнуть поглубже, ответ будет тот же самый: и не оттуда. То есть все усвоено (и Мандельштам, и Хлебников, и кто угодно), но ничто прямо не проявляется. В конце концов, когда Бродский в качестве "учителей" называл своих чуть старших ровесников, он был прав, только он по щедрости называл их слишком в большом числе, зато имя Станислава Красовицкого (которому он в молодости был явно многим обязан) единственный раз мне удалось из него выжать.
Бродский помогал вам в переводе "Поэтического трактата" Милоша. В чем конкретно заключалась его помощь?
Мы внимательно читали перевод с рядом лежащим оригиналом, и он мне указал множество мест, которые я поправила сразу же, у него на глазах, или
В 1987 году вы присутствовали на нобелевских торжествах по случаю вручения Бродскому премии. Расскажите, пожалуйста, как он держался, как он себя чувствовал, какое ваше впечатление от церемонии, как он вас пригласил на нее?
Иосиф не приглашал меня в Стокгольм, я там была как корреспондент "Русской мысли". Держался он замечательно: вообще как мальчик, мальчишка даже, но во все нужные моменты (лекция, вручение премии, речь) — как "не мальчик, но муж". Сиял он — по-детски, никакого зазнайства, самодовольства, и излучал вокруг себя такую радость, что и все мы сияли не переставая.
Как стало особенно очевидным из Нобелевской лекции, Бродский был озабочен судьбой мира. Волновали ли его события в России в девяностые годы?
Я Иосифа последний раз видела в Париже еще в самом начале девяностых, так что ничего не могу сказать.
Как бы вы обрисовали основную координату движения мыслей Бродского?
О, я-то сама не мыслитель, какая трудная задача: "обрисовать основную координату"! Может быть, понять мир? И понять, что все равно до конца никогда не поймешь?
Я надеялась своим вопросом вернуть вас к христианству Бродского. В одном интервью он сказал, что "моя работа по большому счету есть работа во славу Бога" и что он согласен с Энтони Хект, что труд поэта — это элементарное желание толковать Библию. Вам не кажется, что исследователи Бродского пока не нашли подходящего языка толковать мироощущение Бродского?
О, вот это точно: "Работа во славу Божию" (я уточняю перевод: он ведь, наверное, сказал это по-английски). Но это еще не мироощущение — это описание своего дела в жизни, своего "труда поэта". Знаете, у меня есть такое стихотворение: "Но да будет, Господи, воля Твоя, чтобы тебя хвалило всякое дыхание" — и далее объясняется, что в том числе и мое. У Бродского "дыхание" хвалит Господа — даже в самых, казалось бы, неподходящих стихах (а в "подходящих", например рождественских — не менее). Это вам не "христианские поэты"!
То есть, переходя к мироощущению, оно, конечно, религиозное, монотеистическое и скорее христианское, чем иудейское: его Библия — это оба Завета. Но не декларированное, не ставшее программой (после чего и перестало бы быть мироощущением, как религия перестает быть религией, когда ее превращают в идеологию).
По вашему мнению, "мы все еще не до конца, не до самых глубин" поняли и восприняли Ахматову. Поняли мы хотя бы на четверть Бродского?
Тут другое дело. Может, и не поняли, но разбирались, разбираемся и будем разбираться. Посмотрите хотя бы все сборники по поэтике Бродского, к которым вы так или иначе приложили руку. А к Ахматовой не знаешь, как и подступиться. "Я — тишайшая, я — простая…" Загадка, тайна — не знаю, как точно назвать. Тихий омут, только там не черти, а что-то другое, а до глубин никак не доглядишься, хотя и манит.