Иосиф Бродский. Вечный скиталец
Шрифт:
Вот – где самая суть, неоспоримая истина, но Кушнер от нее как бы отрекается. А ведь писал в подражание Бродскому и, наверное, в его адрес:
Вспомнить что-нибудь трудно, труднее всего – по желанью.Упирается память: ей, видишь ли, проще в засадеПоджидать нас, пугая то Вишерой вдруг, то Любанью,Почему ее вспомнил сейчас, объясни, Бога ради!Дует ветер с Невы, тополя прижимаются к зданью.Я скажу тебе, где хорошо: хорошо в Ленинграде.Кстати, начинается стихотворение со строки: «Я скажу тебе, где хорошо: хорошо в Амстердаме…».
Корреспондент спрашивает у Кушнера:
– Как вам сейчас пишется?
– Лет десять назад в одном стихотворении я написал: «Вот сирень. Как цвела при советской власти, / Так цветет и сегодня, ничуть не хуже. / Но и я свою жизнь не делю на части…» И про свои стихи могу сказать то же, что и про эту сирень».
Сирень сиренью, но главные награды и премии посыпались на Кушнера после буржуазной контрреволюции именно в Санкт-Петербурге, особенно те, что связаны с солидным денежным вознаграждением:
Государственная премия Российской Федерации (1995)
Премия «Северная Пальмира» (1995)
Пушкинская премия фонда А. Тепфера (1998)
Пушкинская премия Российской Федерации (2001)
Премия «Поэт» (2005)
Так что сирень для него продолжает махрово цвести и сладко пахнуть!
Александр Семенович – крайне серьезный поэт, но иногда эта его аптекарская строгость и занудливость просто смешит. Поэтому я хочу закончить заметки своей пародией на юбиляра.
В Живом Журнале Давид Эйдельман (не тот, который писал о декабристах, о Пушкине и вел провокационную переписку с Астафьевым, а другой) привел любопытное суждение: «Борис Херсонский, которого многие недавно указали в ответ на мой вопрос за публикациями кого из современных русскоязычных поэтов надо следить, три года назад опубликовал в своем Живом Журнале цикл под названием «Не быть как Бродский»: «…не хотите показаться невежей – молчите о Иосифе. Не поминайте. Провинциалом сочтут или от дома откажут. Мало кто из моих приятелей не декларировал нелюбовь к Бродскому в разных выражениях и с разной настойчивостью. Еще хуже, если кто-то услышит обвинение в бродскизме. Это оскорбуха в оба уха…
Думаю, я единственный в тусовке, кто спокойно и без аффектации признает влияние Бродского на свои стихи… Самое симпатичное, что я услышал, это то, что я не более чем медиум, устами которого вполсилы говорит нобелевский
Попытаюсь реконструировать некий «список обвинений», которые мне приходилось выслушивать в адрес великого поэта».
Если нельзя применять поэтику Бродского, то в чем же эта поэтика заключается? Чего именно – нельзя? Приведу краткий перечень этих признаков, на которые реагируют немедленно. Бойтесь этого, друзья мои, бойтесь!
1. Стремление писать стихи циклами, развивая в последующем стихотворении тему предыдущего, смысловые венки сонетов.
2. Избегание открытого, декларативного выражения чувств.
3. Выраженная рефлексия, экзистенциальное напряжение, чувство пустоты и безысходности.
4. Анжабеман – несовпадение структуры фразы со структурой строки, перенос фразы в следующую строку. Это просто клеймо, не делайте так, дети, поставят в угол! Кто там сказал: это не Бродский придумал? Встань, если такой разумный. Как твоя фамилия? Вон и без родителей в школу не приходи!
Выйди вон, Херсонский. Этот прием придумали задолго до Бродского, его – почитай! – сплошь и рядом использовала Марина Цветаева, у которой учился Бродский. Только она это делала не механически, а куда более тонко.
По трехсаженным креслам:– Тронам иных эпох! —Макс! мне было – так лестноЛезть за тобою – БогЗнает куда! Да, видыВидящим – путь скалист.С глыбы на пирамиду,С рыбы – на обелиск…Здесь ведь сквозит девичья очарованность, косвенное сравнение Волошина с Богом, но не кощунственное, а тонко-версификационное, через перенос. А звукопись, а зримость описания, а живость воспоминания. И после всего этого в русской поэзии – рыбья холодность Бродского как образец?
5. Длинная строка
6. Сохранение и даже некоторая изысканность рифмы при достаточно свободном обращении с ритмом.
7. Сохранение грамматической структуры предложения. Конечно, много чего еще. Но на эти признаки в основном ориентируется искатель бродскизма.
Все перечисленное выше не принадлежит к открытиям Бродского.
Во втором действии, споря с Чацким, Фамусов характеризует жеманных московских девиц:
Выбрал Иосиф Бродский для своей последней обители не Васильевский остров (как обещал в своих стихах), а Венецию. Могила поэта на острове Сан-Микеле. Люди оставляют на ней камешки, письма, стихи, карандаши, фотографии, сигареты Camel (Бродский много курил) и виски. На памятнике выполнена надпись по латыни, – это строка из элегии Проперция «Letum non omnia fnit» – «Со смертью не все кончается» (лат.).
Умеют же себя принарядитьТафтицей, бархатцем и дымкой,Словечка в простоте не скажут, все с ужимкой;Французские романсы вам поютИ верхние выводят нотки…Вот, собственно, характеристика околобродской поэзии.
Тут прагматично перечислены формальные признаки и приемы, которые свойственны стихам эпигонов Бродского. Но есть и смысловое (или бессмысленное) главное сходство. Русская поэзия отличается тем, что поэт сквозь хаос трагического мира прорывается к гармонии, свету, при этом не прячась за формальными приемами и метафорами, а подчиняя их высшей цели – самовыражению, исповедальности. Бродский и его эпигоны покрыты этими формальностями, как хладнокровная рыба чешуей, и все делают, чтобы скрыть темные движение души, презрение к другим людям или к «не своей стае».