Иосиф Сталин. Гибель богов
Шрифт:
Новый Родосский колосс
Это случилось, кажется, сразу после ленинградского расстрела в конце октября 1950 года.
Я был на Ближней, когда Берия принес итоги работы ГУЛАГа за прошлый год. Помню, доложил численность лагерей – два с половиной миллиона. Дальше начал перечислять, на каких объектах заключенные трудятся.
Коба внимательно слушал. В конце доклада Берия сказал:
– Три лагеря ударно работают на строительстве сверхсекретных объектов. Два из них – на строительстве завода по производству ядерного оружия. И один, – тут он как-то интимно улыбнулся, –
– Ну что ж, давай. И Фудзи с собой возьмем. Он ведь в лагерях у нас был, может, товарищей встретит. А может, попросту его там и оставим, – усмехнулся Коба. Он явно был в хорошем настроении, что означало – хорошо себя чувствовал.
И, как всегда, по улицам, вмиг опустевшим, мимо патрульных автомобилей понеслись наши черные машины. Я с Берией и Кобой ехал в одной, за нами – две машины охраны.
– Ну, рассказывай, Лаврентий.
– Как вы указали, Иосиф Виссарионович, – он перешел на грузинский. – Это будет самый большой памятник в мире.
– Слышишь, Фудзи, в мире, – насмешливо заметил Коба. – Ну, продолжай хвастать, Лаврентий.
– Памятник так велик – даже сигнальные огни установить придется, чтобы самолеты, идущие на посадку, с ним не столкнулись, ведь голова товарища Сталина будет соперничать с облаками.
– Ай-ай, какой большой человек этот товарищ Сталин.
Он предпочитал быть насмешливым, чтобы не стать смешным. Но мы с Берией знали Кобу – он доволен.
Приехали. Это была территория рядом с Речным вокзалом, обнесенная колючей проволокой. На вышке стоял охранник. В памяти моей сразу – волна «приятных» воспоминаний!
Прошли на территорию. Впереди Коба и Лаврентий, окруженные охраной, за ними – я.
Около огромной медной пуговицы стоял автор памятника скульптор Вучетич. Он задорно материл какого-то юнца, вероятно, помощника. При этом время от времени сгибал ногу и удало бил себя пяткой по заднице, будто собираясь пуститься в пляс.
При виде Кобы и Берии он потерял дар речи. Я с изумлением понял: Берия о визите не предупредил.
– Здравствуйте, товарищ Сталин, – наконец произнес ошалевший скульптор.
– Ну, показывай, – сказал Коба.
Мы подошли к стоявшей на низкой платформе гигантской голове, очень похожей сейчас на голову Черномора из пушкинской сказки.
С отверстия в затылке можно было войти внутрь. Лесенка в две ступеньки вела на платформу к этому отверстию, занавешенному ситцевой занавеской.
За занавеской звучали голоса.
Коба молча начал подниматься по ступенькам. Вучетич побледнел.
Коба приподнял занавеску и заглянул в свою голову. Я стоял за ним и из-за его спины увидел… В голове величайшего Вождя всех времен и народов разместили ящик, служивший столиком. В углублении носа Кобы расставили стаканы. Какой-то юнец, уютно усевшись в подбородке великого Вождя, разливал водку. Пара молодых людей, расположившись вокруг ящика, весело резались в картишки!..
Коба задернул занавеску.
– Я их уберу! Блядская молодежь, помощнички хуевы! Уберу! Сейчас же! Иосиф Виссарионович, сгною негодяев! – в отчаянии кричал скульптор, продолжая
Коба ничего не ответил. Он повернулся, и мы пошли к выходу. Но спокойно уйти нам не удалось. Недалеко от выхода стояла огромная нога Кобы. Рядом суетился охранник с винтовкой.
– Выходи! – кричал он ноге. – Стрелять буду! Минута на размышление! – Увидев нас, тоже потерял дар речи, забормотал испуганно: – Иосиф Виссарионович! Здравствуйте!
– Ну, что стряслось у тебя, докладывай, – с усмешкой сказал Берия.
– Двое, Лаврентий Палыч, залезли туда, они там…
В это время над ногой показалась женская голова. Высокая, здоровая девка, кровь с молоком – видно, недавно поступила, вылезала из ноги. Следом за ней – красавец-парень, похоже, из блатных. Оба застыли и в ужасе молча глядели на Вождя.
Берия с усмешкой смотрел на пару.
Коба и здесь не сказал ни слова. Продолжил путь к машине. Берия и я шли за ним. У автомобиля он остановился, помолчал, потом велел Берии:
– Вернись, наведи порядок.
– Абакумов распустил. Сам ебется с заключенными девками, – поспешил объяснить Берия.
– С ним мы тоже разберемся, – мрачно пообещал Коба.
Берия ушел, а мы поехали. В машине мне сказал:
– Не любит он меня. С какой радостью смотрел на безобразие. Неискренний человек. А вот Абакумова любит. Какой хитрец. Ты, конечно, понял, что он Абакумова о посещении не предупредил. Для чего? Как ты думаешь? Чтобы случилось это ЧП, чтобы товарищ Сталин подумал, будто Лаврентий нарочно подставляет Абакумова. Чтобы товарищ Сталин поверил, что Лаврентий Абакумова ненавидит. И по-прежнему доверял бы товарищ Сталин Абакумову, бериевскому холую. Но у товарища Сталина есть совсем другие сведения. Вот почему охота на Большого Мингрела ведется хитрожопым Абакумовым так медленно. И закончиться должна расстрелом маленьких мингрелов. Но товарищу Сталину интересен Большой…
Я понял: судьба Абакумова тоже решена.
Но будущая статуя Кобе понравилась. Вернувшись, он подписал постановление – водрузить статую на Волго-Донском канале, строительство которого подходило к концу.
Два с половиной миллиона рабов ГУЛАГа славно трудились. Два с половиной миллиона еще живых сегодня. Сколько их перемрет завтра, в эти страшные голодные послевоенные годы на великих стройках моего великого друга.
Расстрел штабов продолжается
Я уехал за границу и вернулся в столицу в разгаре лета 1951 года.
В Москве стояла нестерпимая жара. Термометр в тот день показывал тридцать два градуса. Кажется, 13 июля меня вызвали на Лубянку. Я там застал встревоженный улей.
На стенах (в который раз в моей жизни!) красовались отчетливые следы снятых портретов. Не стало изображений министра госбезопасности красавца Абакумова…
Нас собрали в актовом зале. Выступал только что назначенный новый министр госбезопасности Игнатьев. Никому не известный, скромный функционер, руководивший до того каким-то отделом в ЦК. Теперь он был назначен на такую должность! Но главная сенсация состояла в том, что он тоже был русский. Мы поняли: конец кавказским кадрам, потому что на очереди – сам Берия.