Иосиф Сталин. От Второй мировой до «холодной войны», 1939–1953

Робертс Джеффри

В мае 1946 г. Сталин написал довольно откровенное письмо руководителю азербайджанского движения за автономию, в котором объяснял, почему он считал необходимым вывод советских войск: «Мы не могли их оставлять дальше в Иране, главным образом потому, что наличие советских войск в Иране подрывало основы нашей освободительной политики в Европе и Азии. Англичане и американцы говорили нам, что если советские войска могут оставаться в Иране, то почему английские войска не могут оставаться в Египте, Сирии, Индонезии, Греции, а также американские войска – в Китае, Исландии, в Дании. Поэтому мы решили вывести войска из Ирана и Китая, чтобы вырвать из рук англичан и американцев это оружие, развязать освободительное движение в колониях и тем сделать свою освободительную политику более обоснованной и эффективной. Вы как революционер, конечно, поймете, что мы не могли иначе поступить»53.

Такое сочетание геополитического расчета и идеологических стремлений было типичным для взглядов Сталина в этот период, хотя столь явно проследить проявление обоих этих элементов в одном высказывании можно было не так уж часто.

В советско-турецком кризисе тоже присутствовал этно-националистический компонент, однако основной его причиной было давнее требование Сталина предоставить Советскому Союзу контроль

над Черноморскими проливами. Недовольство СССР положениями конвенции Монтре 1936 г., в соответствии с которой Турция полностью контролировала проливы, несколько раз обнаруживалось во время войны. Сталин очень любил в этом контексте проводить параллель с Панамским и Суэцким каналами, которые находились под контролем соответственно Англии и Америки. Летом 1945 г. Советский Союз начал оказывать давление на Турцию, требуя помимо прочего возвращения Армении и Грузии областей Карс и Ардахан. Когда этот вопрос был поднят на лондонском совещании СМИД, Молотов указал Бевину на то, что во время Первой мировой войны Великобритания была готова отдать под контроль России не только проливы, но и сам Стамбул54. В декабре 1945 г. Сталин напомнил Бевину о требованиях Советского Союза, но при этом добавил, что «все разговоры о войне против Турции – это ерунда»55. В апреле 1946 г. Сталин сказал в разговоре с новым послом США в Москве, Уолтером Беделлом Смитом: «Я заверил президента Трумэна и официально заявил, что Советский Союз не намерен атаковать Турцию… но Турция слишком слаба, и Советский Союз хорошо осознает опасность захвата врагами Проливов, которые Турция не сможет сама защитить. Турецкое правительство относится к нам недружелюбно. Поэтому Советский Союз просил о том, чтобы ему были даны базы в Дарданеллах. Это вопрос нашей собственной безопасности»56.

«Кризис» вокруг Черноморских проливов начался 7 августа 1946 г., когда СССР направил турецкому правительству дипломатическую ноту с требованием пересмотреть конвенцию Монтре. В ноте содержался критический анализ того, как Турция осуществляла контроль над проливами во время войны, а также предлагалось, чтобы проливы: 1) были всегда открыты для торговых судов; 2) были всегда открыты для военных кораблей черноморских держав; 3) были закрыты для военных кораблей не-черноморских держав, за исключением особых обстоятельств; 4) были под контролем Турции и других черноморских держав; 5) были под совместной защитой Советского Союза и Турции. Нужно отметить, что в ноте не выдвигались требования о возвращении Карса и Ардахана57.

Предполагалось, что августовская дипломатическая нота была основана на предложениях о пересмотре конвенции Монтре, выдвинутых Америкой, Великобританией и СССР – и это особенно подчеркивалось в посвященной данному вопросу статье в «Известиях», выдержанной в спокойном и примирительном тоне58. Действительно, первые три пункта советского предложения очень напоминали дипломатическую ноту о пересмотре конвенции Монтре, выпущенную в ноябре 1945 г. Америкой59. 19 августа 1946 г., однако, Соединенные Штаты опровергли утверждение Москвы о том, что контроль над проливами должен осуществляться исключительно черноморскими державами, и потребовали созвать многостороннюю конференцию для пересмотра конвенции Монтре. Через два дня аналогичные взгляды выразила Великобритания. 22 августа Турция дала Москве ответ, отражавший реакцию США и Великобритании. Кроме того, в нем говорилось, что требование СССР о совместной обороне проливов было несовместимо с сохранением суверенитета и безопасности Турции60. 24 сентября Москва ответила меморандумом, в котором еще раз утверждала особые права черноморских держав в отношении проливов и отрицала, что какое-либо из предложений Советского Союза связано с угрозой суверенитету или безопасности Турции61. 9 октября англичане и американцы повторно выразили свое мнение, а 18 октября еще раз подтвердила свою точку зрения Турция62. Ситуация окончательно зашла в тупик. Единственным возможным выходом была многосторонняя конференция по конвенции Монтре, но для Москвы это было неприемлемо. Советское правительство как официально, так и неофициально продолжало выражать мнение, что контроль над проливами должен касаться только черноморских держав и что любой многосторонней конференции должны предшествовать переговоры между СССР и Турцией63.

Нет однозначного мнения по поводу того, на что был готов пойти Сталин, чтобы добиться своего по черноморскому вопросу. Некоторые полагают, что, если бы не сильная поддержка со стороны Запада, Советский Союз напал бы на Турцию. Представляется маловероятным, что Сталин был готов из-за этого конфликта начать войну с Турцией, однако не исключено, что в рамках тактики давления на турецкое правительство он мог немного «побряцать оружием» на советско-турецкой границе64. В любом случае, Москва так и не ответила на последнюю ноту турецкого правительства и дипломатический «кризис» вокруг проливов постепенно угас.

Иранский и турецкий кризисы показали, что Сталин был готов на жесткие меры ради стратегической выгоды, но не за счет разрыва отношений с Великобританией и США. Сталин стремился не допустить раскола внутри «большого альянса» и не хотел спровоцировать его конфликтами на периферии. Советские черноморские базы располагались недалеко от дорогой Сталину Грузии; кроме того, он всегда придавал большое значение контролю над важнейшими экономическими ресурсами – такими, как нефть. Однако гораздо большую важность для него имела ситуация в Европе в целом, и он по-прежнему считал, что переговоры внутри «большого альянса» помогут наилучшим образом сохранить сферу влияния СССР в Восточной Европе и предотвратить подъем враждебного антисоветского блока в Западной Европе. Если не считать несдержанных высказываний о Черчилле после Фултонской речи, Сталин в своих публичных выступлениях постоянно подчеркивал, что напряженность в отношениях Востока и Запада может быть уменьшена, что проблемы внутри «большого альянса» можно решить путем переговоров и что мир и безопасность можно сохранить.

В марте 1946 г. Эдди Гилмор, корреспондент «Ассошиэйтед пресс», задал Сталину вопрос об «опасении войны». Сталин ответил, что ни нации, ни их армии не хотят новой войны; что это всего лишь провокационная пропаганда, которой способствуют некоторые политические группы. В сентябре 1946 г. тот же вопрос Сталину задал Александр Верт. Глава Советского Союза ответил, что не верит в опасность новой войны. В том же интервью Сталин опроверг утверждения о том, что США и Великобритания готовят капиталистическое окружение СССР и повторил, что верит в возможность будущего мирного сосуществования с Западом. На вопрос, не считает ли он,

что монопольное владение Америки атомной бомбой представляет собой угрозу миру, Сталин ответил: «Я не считаю атомную бомбу такой серьезной силой, какой склонны ее считать некоторые политические деятели. Атомные бомбы предназначены для устрашения слабонервных, но они не могут решать судьбы войны, так как для этого совершенно недостаточно атомных бомб». В октябре настал черед Хью Бейли из «United Press International» задавать вопросы. На вопрос, согласен ли он с недавним выступлением Бирнса, в котором говорилось о нарастании напряженности в советско-американских отношениях, Сталин ответил отрицательно. На вопрос, считает ли он, что переговоры о заключении мирных договоров будут успешными, Сталин ответил, что надеется на это. По вопросу о военной угрозе Сталин вновь заявил, что в нынешних опасениях нужно винить «Черчилля и его друзей», и добавил, что их попытки разжечь новую войну следует обличать и сдерживать. Все интервью Сталин давал в форме письменных ответов на предоставленные в письменной форме вопросы журналистов. Однако в декабре 1946 г. Сталин дал интервью Элиоту Рузвельту в устной форме. Естественно, Рузвельт хотел знать, считает ли Сталин, что после смерти его отца произошло ослабление дружбы и сотрудничества между США и Советским Союзом. Сталин ответил, что, в то время как отношения между советским и американским народом продолжают улучшаться, между правительствами двух стран возникли некоторые недоразумения. Тем не менее, Сталин не считал, что вероятно дальнейшее ухудшение отношений и не допускал возможности военного конфликта, для которого, по его мнению, не было достаточных оснований: «Я полагаю, что угроза новой войны нереальна», – сказал Сталин65.

В апреле 1947 г. Сталин дал еще одно интервью, на этот раз – политику от республиканской партии Гарольду Стассену. Сталин снова был настроен оптимистично. Он сказал Стассену, что, несмотря на различия в экономической системе, Советский Союз и Соединенные Штаты сотрудничали во время войны, и нет причин, по которым они не могли бы продолжать делать это в мирное время. Аргументируя свою уверенность в возможности мирного сосуществования социалистической и капиталистической систем, Сталин обратился к учению Ленина. Когда Стассен отметил, что до войны Сталин говорил о «капиталистическом окружении», глава Советского Союза ответил, что никогда не отрицал возможности сотрудничества с другими государствами, а лишь говорил о существовании реальной угрозы со стороны таких стран, как Германия. Каждый народ держится за свою социальную систему, сказал Сталин Стассену, и какая из них лучше, покажет история. А пока обе стороны должны перестать выкрикивать лозунги и оскорблять друг друга. Они с Рузвельтом никогда не называли друг друга «тоталитаристами» или «монополистами». «Я не пропагандист, – сказал Сталин, – а деловой человек»66. Одобренный обоими участниками текст интервью был опубликован в газете «Правда» 8 мая – через два года после окончания войны в Европе – и в этом контексте выглядел как целенаправленная попытка Сталина вернуться во времена «большого альянса». Однако к этому времени над отношениями СССР и Запада уже нависла большая туча, принявшая форму знаменитой речи, с которой президент Трумэн обратился к американскому Конгрессу в марте 1947 г.

Доктрина Трумэна и План Маршалла

Речь президента позже стала известна как «доктрина Трумэна». Ее целью было, очевидно, убедить Конгресс голосовать за оказание финансовой помощи Греции и Турции. Трумэн в своей речи не упоминал ни Советский Союз, ни коммунистов, однако не могло быть никаких сомнений, кого он имел в виду, говоря: «Народам многих стран мира недавно навязали тоталитарные режимы против их желания… Правительство Соединенных Штатов делало частые протесты против политики принуждения и запугивания… В настоящий момент почти каждая нация в мире должна выбрать между альтернативными образами жизни… Один образ жизни основан на воле большинства и отличается свободными демократическими учреждениями, свободными выборами, гарантиями свободы личности, свободы слова и религии и свободы от политического притеснения. Второй образ жизни основан на желании меньшинства, насильственно наложенного на большинство. Он отличается террором и притеснением, управляемой прессой и подавлением личных свобод. Я полагаю, что Соединенные Штаты должны поддерживать свободные народы, которые сопротивляются агрессии вооруженного меньшинства или внешнему давлению . Я полагаю, что мы должны помочь в освобождении народов, чтобы они сами могли решать свою собственную судьбу»67.

Для советского правительства речь Трумэна была еще более провокационной, чем лекция Черчилля о «железном занавесе». В отличие от Черчилля, Трумэн находился у власти, и он предлагал помочь Греции, правительство которой боролось с коммунистическим восстанием, и Турции, которая конфликтовала с Советским Союзом из-за Черноморских проливов. Тем не менее, Советский Союз отреагировал на удивление сдержанно. 14 марта в газете «Правда» появилось сообщение ТАСС о выступлении Трумэна. В основном в нем говорилось о предложении помочь Греции и Турции, а не о том, как Трумэн обрисовывал направления внешней политики США в целом. На следующий день газета вышла с разгромной передовой статьей, в которой Трумэну предъявлялось обвинение в том, что он использует защиту свободы в качестве прикрытия для американского экспансионизма. Через неделю в «Новом времени» появилась редакционная статья, в которой утверждалось, что речь Трумэна стала объявлением новой внешней политики, основанной на силе68. Однако от самого Сталина ответа не последовало. Возможно, он считал нецелесообразным вступать в полемику непосредственно с действующим президентом США; к тому же, в речи Трумэна не говорилось прямо о Советском Союзе. В любом случае, внимание Сталина было отвлечено другим событием. За два дня до выступления Трумэна в Москве началось совещание СМИД. Решив вопрос стран гитлеровского блока, совет сосредоточился на подготовке мирных соглашений с Германией и Австрией. Сессия СМИД продолжалась полтора месяца и закончилась без особых результатов, однако в официальных заявлениях советское правительство оценивало его работу очень высоко и опровергало утверждения о том, что оно не достигло никаких успехов69. Затем советская сторона сделала еще одну попытку примирения: воспользовавшись конференцией, напомнила о предложении Великобритании продлить срок действия подписанного в 1942 г. англо-советского соглашения о союзничестве с 20 до 50 лет. Эту идею, выдвинутую Бевином в декабре 1945 г., Сталин более детально обсуждал с фельдмаршалом Бернардом Монтгомери, когда тот приехал в Москву в январе 1947 г. В числе прочего на совещании СМИД Советский Союз представил британской делегации новый проект англо-советского соглашения70.