Иов, или Осмеяние справедливости (с илл.)
Шрифт:
Когда мы вернулись, пиво уже дожидалось нас на столе, а Маргрета — за столом, причем выглядела она на удивление свежей и отдохнувшей.
Стив поднял бокал:
— Ваше здоровье!
— Scal! — отозвались мы.
Я отпил глоток, потом еще и еще — вот чего мне так не хватало весь этот длинный день, проведенный на шоссе среди пустыни. Мое моральное падение на пароходе «Конунг Кнут» произошло в том числе и по причине возобновления близкого знакомства с пивом, которого мне не случалось пробовать с тех далеких дней, когда я был студентом инженерного
Бифштексы были восхитительны.
Под размягчающим воздействием пива и хорошей еды я вдруг обнаружил, что пытаюсь объяснить Стиву, как именно мы пошли на дно и почему теперь вынуждены принимать милостыню от посторонних людей… однако при этом я старательно избегал всякой конкретизации. Наконец Маргрета сказала:
— Алек, расскажи ему.
— Думаешь, надо?
— Я полагаю, что Стив заслужил это. И я ему верю.
— Хорошо. Стив, мы пришельцы из другого мира.
Он не стал смеяться и даже не улыбнулся, просто выслушал с интересом, а потом спросил:
— С летающей тарелки, что ли?
— Нет. Я хочу сказать, что мы из другой Вселенной, но не просто с другой планеты. И еще я скажу, что только сегодня утром мы с Маргретой были в штате, который именуется Аризоной, в городе под названием Ногалес. А потом все вокруг нас вдруг изменилось. Ногалес сделался маленьким и совсем непохожим на прежний. Аризона вроде та же. Во всяком случае кажется такой же, хотя я этот штат знаю довольно плохо.
— Территорию.
— Извини, не понял.
— Аризона не штат, а территория. Законопроект о присвоении ей статуса штата был забаллотирован.
— О! И в моем бывшем мире произошло то же самое! Это как-то связано с вопросом о налогах. Но мы явились не из моего мира. И не из мира Марги. Мы пришли… — Тут я замолк. — Я говорю сбивчиво, — и поглядел на Маргрету. — Может, ты лучше объяснишь?
— Я не могу объяснить, — ответила она, — так как сама не понимаю. Но, Стив, это правда. Я происхожу из одного мира, Алек — из другого, жили мы в третьем, а в четвертом были еще сегодня утром. Теперь мы здесь. Вот почему у нас нет денег. То есть они у нас есть, но для этого мира не годятся.
— Может быть, мы ради разнообразия поговорим о каком-нибудь одном мире, а то у меня голова пошла кругом, — буркнул Стив.
— Она пропустила целых два мира, — вмешался я.
— Нет, милый, три. Ты забыл о мире айсберга.
— Нет, этот я считал. Я… извини, Стив. Постараюсь рассказывать обо всех по очереди. Но это ужасно трудно. Этим утром мы отправились в кафе-мороженое в Ногалесе, так как я хотел угостить Маргрету горячим фадж-санде. Мы сели за столик друг против друга так же, как сидим сейчас, и я оказался как раз напротив транспортных световых сигналов.
—
— Это набор таких цветовых сигналов, с помощью которых управляют транспортными потоками. Красный, желтый, зеленый. Благодаря им я и узнал, что мир снова переменился. В твоем мире таких световых сигналов нет, или я их просто не видел. Всюду регулировщики-полицейские. Но в том мире, где мы сегодня утром проснулись, вместо регулировщиков — разноцветные огни.
— Прямо какой-то фокус, знаешь, из тех, что в цирках показывают с помощью зеркал. А какое отношение это имеет к горячему фадж-санде для Мэгги?
— А такое, что, когда мы потерпели кораблекрушение и плавали по океану, Маргрете захотелось горячего фадж-санде. А сегодня утром у меня впервые появилась возможность угостить ее этим лакомством. Когда транспортные сигналы исчезли, я понял, что мир снова изменился, а это означало, что мои деньги больше ни на что не годятся. Стало быть, я уже не смог купить ей обещанный горячий фадж-санде. Не мог и вечером угостить обедом. Наши деньги нельзя истратить, вот в чем дело! Понял теперь?
— По-моему, я отстал от вас на несколько поворотов. А что же случилось с деньгами?
— Ох! — Я полез в карман, вынул стопку тщательно сложенных бумажек, предназначенных для покупки билетов, и протянул один двадцатидолларовый банкнот Стиву. — Ничего с ними не случилось. Вот, посмотри.
Он принялся внимательно изучать банкнот.
— «Законное средство оплаты государственных и частных долгов». Звучит что надо. Но что за шут намалеван на бумажке? И с каких это пор у нас печатаются двадцатидолларовые банкноты?
— В твоем мире, видимо, с никаких, точно так же, как и в моем. А намалеван — Уильям Дженнингс Брайан, президент Соединенных Штатов с тысяча девятьсот тринадцатого года по тысяча девятьсот двадцать первый.
— У нас в школе Оранса Манна в Акроне такого не проходили. В жизни о нем не слыхал.
— А если вспомнить, чему учили меня, то он был избран в тысяча восемьсот девяносто восьмом, а не шестнадцатью годами позже, в мире же Маргреты вообще не было президента Брайана. Послушай, Маргрета! А случайно, не твой ли это мир?!
— Почему ты так думаешь, милый?
— Может, да, а может — нет. Когда мы из Ногалеса ехали на север, я не заметил ни аэродромов, ни каких-либо признаков, свидетельствующих об их близости. А сейчас вспомнил, что за весь день не видел и не слышал ни единого реактивного самолета. И других летательных машин — тоже. А ты?
— Нет. Нет, я тоже не слышала. Но я о них и не думала. — Помолчав, она добавила: — Однако я почти уверена, что они над нами не пролетали.
— Вот видишь! А может быть, это мой мир? Стив, как у вас тут с аэронавтикой?
— Аэро… чем?
— Ну с летательными машинами. Реактивными. Вообще с aeroplanos. И с дирижаблями. У вас есть дирижабли?
— Знаешь, у меня насчет таких словечек в памяти совсем глухо. Ты говоришь о полетах, о настоящих полетах в воздухе, как птицы в небе?