Ипатия
Шрифт:
Опять все монахи заговорили наперебой.
– Да поразит их гром небесный! Почему архиепископ не пресечет это безобразие!
– Он не может, у него связаны руки, так как на его шее сидит наместник, а добрые христиане Александрии – безропотные и запуганные люди. Надо, чтобы из пустыни пришло в город несколько сот сильных монахов и отшельников – они быстро бы расправились с назареями. Непродолжительный визит в город был бы хорошим делом. Но я не должен говорить так, братья. Мне незачем вам приказывать. Я знаю только одно, что этим вы доставили бы владыке истинное удовольствие. И поистине не было бы преступлением оттаскать при этом проклятых языческих философов
Эта беседа еще продолжалась, когда настоятель со своей свитой возвратился совершенно измученный раздачей благословений.
Гиеракс оставался в этом районе около недели. На ночь он останавливался каждый раз в новом монастыре, а днем ездил по окрестностям. Когда в последний день созвал он собрание всех настоятелей, цель его путешествия наполовину была уже достигнута. Все признавали благотворное влияние архиепископского посланца на монашескую дисциплину, а когда Гиеракс объявил о согласии архиепископа признать новых святых, среди представителей монастырей не осталось ни одного, который не был бы готов всем своим имуществом и людьми поддержать каждый шаг архиепископа.
Гиеракс пришел в такое хорошее расположение духа, что обещал им трех новых святых, прибавив к разрешенным архиепископом Кириаксу и Пафнутию еще святого Пахомия, чудеса которого он видел собственными глазами в день своего приезда.
Еще одну ночь провел Гиеракс в одном из монастырей, а затем отправился в горы к святейшим среди святых, к анахоретам. Посол архиепископа присоединился к каравану, высылавшему каждые три месяца для раздачи отшельникам очередного хлебного запаса. Двадцать сильных верблюдов, управляемых арабами, составляли караван, предводительство которым было возложено на веселого монаха, бывшего ранее булочником в Александрии и сбежавшего в монастырь от гнева на своих хозяев. Звали его Павлиний, и своим знанием людей и страны он мог быть очень полезен послу архиепископа. Кроме того, Павлинию приходилось частенько исполнять обязанности врача. Правда, он ровным счетом ничего не понимал в этом деле, но больные отшельники требовали его помощи.
Вначале Гиеракс оберегал свое достоинство и не хотел расспрашивать о чем-либо этого юношу. Таким образом в течение первого дня они ехали рядом, разговаривая о лучших способах седлать верблюдов, об охоте на куропаток и монастырской жизни. Павлиний был вполне доволен своей судьбой. Его духовная деятельность была строго ограничена: он должен был заботиться о закупке семян, наблюдать за мельницей и пекарней и четыре раза в год развозить хлеб отшельникам.
– Мой настоятель – не строгий человек, хотя временами, когда дует северо-восточный ветер, на него находит какая-то дурь, – это мы все знаем.
– Все ли настоятели так мягкосердечны?
– Нет, многие довольно жестоки. Одного перевели к нам из Сирии, так его монахи представляют настоящую штрафную команду. Некоторые из них должны ежедневно часами поливать старую скалу и смотреть, не вырастет ли на ней каким-нибудь чудом пальма. Другим приходится на собственной спине переносить по нескольку пудов песка с одного места на другое. Последние, якобы, должны убеждать их в бесплодности всякой земной работы. Безумие! Но по сравнению с отшельниками, к которым мы едем, даже эти несчастные живут,
– Разве жизнь этих отшельников действительно так тяжела?
– Истинная правда, господин! Я уверен, что большинство из них сумасшедшие или, по крайней мере, слегка тронутые, я полагаю, что сохранивших рассудок обуревают тщеславие или гордость, или что-нибудь в этом роде, но живут они все, как собаки. Видите ли, господин, Александрийская церковь постановила, чтобы мы пекли хлеб для раздачи отшельникам. Хорошенькое постановление! Мы обслуживаем несколько сотен. Попробуйте, каков этот хлеб сейчас, когда он совсем свежий. Но каким он будет через три месяца… И вот фунт такого хлеба с горстью воды и изредка сухой степной корешок, и это изо дня в день, из года в год! Отвратительно!
И Павлиний рассказал затем, как некоторые отшельники договаривались получать лишь половинную порцию, чтобы еще сильнее умертвить свою плоть, а другие бросали хлеб в грязь, чтобы выразить свое презрение к еде. Какие только безумства не вытворяют эти святые. Многие заболевают и умирают, но большинство достигает глубокой старости, одному на тысячу удается при жизни прославиться в качестве чудотворца или быть призванным обратно в мир, чтобы сделаться епископом.
Гиеракс спросил, много ли ученых среди отшельников.
– Этого я не знаю. Я сам неграмотен. А вот ругаются они, как носильщики в гавани. Но ведь это сумеют и ученые господа из Академии. Книг в горах мало. Псалмы и Библия. Скажите, господин, это, вероятно, замечательная книга – Библия? Каждый, кто ее читает, говорит о прочитанном по-разному, также, как по вечерам в пустыне один погонщик кричит: «Воды, там озеро!», другой: «Там город!», а третий: «Там верблюд!».
Во время обеденного привала Гиеракс мог по достоинству оценить «вкусный» хлеб, приготовленный для отшельников, на что он сочувственно покачал головой. Павлиний засмеялся и вновь принялся рассказывать о богоугодных делах монахов и безумиях отшельников.
Около четырех часов дня путники достигли местности, где жили анахореты. Гиеракс по совету Павлиния решил сначала молча объехать с караваном все жилища и, только изучив получше обитателей, попытаться заговорить с наиболее доступными.
Первые отшельники, встреченные им, обманули его ожидания, так как они жили почти одной общиной и не совершали ничего из рассказанного Павлинием. В утесах по правую сторону дороги были высечены гробницы, уходившие довольно глубоко под землю. В этих горных монастырях жило около пятидесяти отшельников, почти все довольно молодые, совершавшие здесь свои первые подвиги. Они носили рубахи из верблюжьего волоса, как своего рода отшельнический мундир. Большинство появлялось при приближении каравана у выходов и каждый молчаливо и сосредоточенно брал свою сотню хлебов. Получив пищу, большая часть скрывалась в темноте своих нор. Только однажды какой-то молодой отшельник с плачущей жадностью схватил хлеб и закричал, грызя его и бешеными глазами глядя на раздававшего.
– Пять дней! Пять дней! Ты опаздываешь, собака, в аду тебе будут протыкать глотку раскаленным прутом, собака! Пять дней!
Последний из отшельников торжествующе швырнул в караван несколько окаменевших хлебов, оставшихся от его последней порции; насмешливо визжа, он что-то выкрикивал, Гиеракс не мог, однако, понять ничего кроме беспрерывного: «поститься!».
Павлиний равнодушно продвигал караван. Через тысячу шагов стоял, прислонясь с распростертыми руками к кресту, отшельник, седые волосы которого составляли почти всю его одежду, и кричал, брызжа слюной: