Иресиона. Аттические сказки
Шрифт:
Они умолкли, и обреченные в свою очередь запели:
КлючВдруг хоровод остановился: нимфы заметили приближающегося Архедема. И он их успел разглядеть, и то чувство печали, которое завладело было его душою, уступило место новому чувству – чувству восхищения перед этой невиданной, неслыханной красотой. Теперь он уже не боялся и не грустил – он бы охотно отдал свою жизнь, земную и загробную, лишь бы ему дали хоть на время слиться с ними, приобщиться их божественного бытия.
Цепь была разорвана; только обе обреченные остались на месте, остальные подошли к опушке рощи. Послышались голоса:
– Вот враг!
– Задушим его!
– Или обезумим!
– Зачем? Разве вы не видите, что смертоносная Кера уже сидит на его плече?
– Страшная Персефона! Да ведь он скоро после них сойдет в могилу. И, боги, какой ужасной смертью!
– Подруги, посмотрите, какой он прекрасный! Нет, мне жаль его.
– И нам, и нам.
– Сестры, приголубим его! Пусть хоть эту ночь проведет в неге и любви!
– Он стоит милости нимфы; сам Дафнис не мог быть прекраснее.
– Кто же будет ему подружкой? Знаем, все готовы. Ловите мое запястье, невесты!
– Я поймала! Он мой!
– Поздравляем, Филира [2] !
– Стыдно, нимфы! Сестер забыли!
И хоровод восстановился. Сам не сознавая, что с ним происходит, Архедем очутился в цепи пляшущих: Филира взяла его за руку и нежно-нежно посмотрела ему в глаза. Теплой волной заливало его блаженство; теперь он знал, что такое жизнь олимпийских богов.
– Я твоя подружка! Хочешь?
– Хочу ли я? Боги! Да я все спрашиваю себя, не сон ли это!
– А может быть, и взаправду сон? – шаловливо спросила Филира, целуя его в губы.
2
Филира – липа.
– Тише! – крикнула старшая. – Хоровод, кружись!
И опять полились жалобные напевы:
Песню последнюю, песню прощальную…И опять прежняя печаль овладела душою юноши. Но, странное дело! Чувство блаженства не стало от этого слабее. Он одновременно и плакал, смотря на обреченных, и ликовал, чувствуя прикосновение руки Филиры.
– Нимфа, любимая! – шепнул он ей во время ответной песни. – Кто эти две,
– Спроси их сам, если хочешь. Только лучше не хоти!
Но он не мог не хотеть. Когда песня кончилась, он решительно выступил вперед. Не выпуская, однако, руки Филиры.
– Дриады могучие, ответьте мне! О какой смерти поете вы? Кто вас убьет?
Одна из плачущих, стряхнув слезы с ресниц, пристально посмотрела на него.
– Ты нас убьешь!
А другая прибавила:
– Но и сам будешь убит нами!
Архедем вздрогнул.
– Филира, милая, что они говорят? Заныло сердце у меня, как будто я проснулся, и от прежнего блаженства ничего не осталось.
Филира потупила глаза.
– Я же тебе говорила, чтобы ты не спрашивал. Вы, люди, только незнанием и счастливы. Но постой, я утешу тебя. Назови мне какое-нибудь желание, я исполню его.
– Желание? Я желаю, чтобы перестали плакать эти две несчастные, чтобы они были блаженны и радостны, подобно вам.
– Это желание ты сам можешь исполнить, если захочешь; но ты не захочешь. Нет, назови мне другое.
– Других у меня нет; все заснули.
– А ты их разбуди! Припомни, чего желал ты весь прошлый день?
Архедем припомнил и улыбнулся.
– Желал найти козу, исчезнувшую среди зарослей Гиметта.
– Вот это дело. Искал козу, и нашел нимфу. Но я не обидчива. Пойдем, я покажу тебе твою козу.
Юноша оторопел:
– Ты, надеюсь, шутишь?
– Я? Нимало. Я ведь не сказала, что отдам тебе ее – не могу, Анагир не велит. Но показать тебе ее могу. А дам тебе… – и она вторично поцеловала его, – дам тебе… себя. Доволен? Стоит нимфа козы?
Опять волна блаженства залила его. Филира же, нежно обвив его рукой, повела его обратно к Гиметту. Луна сияла на небесах, и в роще Анагира слышались, постепенно замирая, жалобы нимф о своих обретенных подружках:
Песню последнюю, песню прощальную…Был холодный вечер осеннего дня. Необула с Архедемом сидели в красной хороме нового двора – действительно красной хороме, украшенной высоким порталом с фризом и фронтоном. Маленький Каллиген спал тут же, в колыбели, при матери. Необула нянчилась с ним сама – его няня, благочестивая женщина, ни за что не хотела переселяться в святотатственный двор и объявила, что скорее даст себя убить.
Оба были не в духе. Архедем тоскливо прислушивался к унылому завыванию осеннего ветра и к далеким раскатам саронских волн.
«В такую ночь они не выходят», – думал он про себя.
– Архедем, расскажи мне что-нибудь!
– Что именно, матушка?
– Что-нибудь. Ты теперь так часто выходишь по ночам, неужели с тобой не бывает никаких приключений?
Архедем вздохнул и ничего не ответил.
– Да вот, припомнила. Ты как-то обмолвился, что видел козу, похищенную у нас Анагиром, но взять не мог. Расскажи, как это было… Ну вот, ты улыбнулся; видно, вспоминать об этом тебе не противно. Расскажи!
– Что же, матушка, рассказать можно. Искал я весь день, десять раз занозил себе ногу, изодрал все платье об эти проклятые гиметтские колючки – ничего. Солнце зашло; пришлось думать о возвращении. Иду я, иду – и вдруг на полпути… какой-то голос говорит мне: «Пойдем!»