Ирландский спаситель

Джеймс М. Р.

Мужчины-балерины в Джульярде. Я помню то время. Большинство из них были русскими, но среди них было несколько французских и американских студентов. Все мужчины были гибкими и мускулистыми, грациозными и каким-то образом одновременно мужественными и женственными. Александр напоминает мне тех мужчин своей манерой поведения и движениями, и эта мысль пробирает меня до костей и в то же время странно успокаивает.

— Нет, — шепчу я, пытаясь говорить сквозь комок в горле и сухость во рту. — Я почти ничего не помню. Только то, что он накачал меня наркотиками… иглу в моей руке. Обрывками… как меня выводят на сцену, и после этого ничего особенного. —

Я плотно сжимаю губы, пытаясь не заплакать. — Все, что было после этого, похоже на сон. Действительно кошмар. Я не знаю, что было реальным, а что нет.

— Тогда почему бы тебе не рассказать мне, что тебе снилось? — Александр, кажется, забыл поднос с едой. Вместо этого он опускается на край кровати, пристально наблюдая за мной.

Я моргаю, глядя на него. На самом деле я не хочу это вспоминать, но что-то в его голосе заставляет меня думать, что он не совсем спрашивает или, скорее, что он спрашивает из вежливости, но что он точно потребует ответа.

— Это все обрывки, — выдавливаю я шепотом. — Я помню, как кто-то взял меня на руки, и я оказалась в машине. А потом меня несли куда-то еще, лицо, которое я не узнала, и снова было тепло, и потом я заснула, а проснулась здесь. — Я нервно облизываю губы, глядя на его красивое, неподвижное лицо. — Я не… прости. Я действительно больше ничего не помню…ай!

Я тихо вскрикиваю, когда боль в ногах усиливается, колени подгибаются, подоконник больно врезается в ладони, пока я пытаюсь удержаться в вертикальном положении. Я чувствую, что вот-вот упаду, а потом я падаю, мои ноги больше не в состоянии меня держать. После моей травмы я была слишком подавлена, чтобы заниматься чем-то большим, чем физиотерапией, назначенной мне врачами, пропускала большинство назначений и не справлялась с этим дома. Я полагалась на инвалидное кресло в далеком прошлом, когда мне все еще следовало им пользоваться. Теперь этого нет, но в результате мышцы, которые я когда-то тщательно культивировала как танцовщица, оставаясь гибкой и стройной, но при этом все еще сильной, тоже исчезли. Я уже не та способная, подтянутая балерина, какой была когда-то. Вместо этого я хрупкая и исхудавшая.

Я совсем не такая, какой была когда-то.

Я закрываю глаза и падаю на пол, желая, чтобы он разверзся и поглотил меня, но как только я чувствую, как край подоконника и стена царапают мою спину, а мое тело заваливается набок, сильные руки обхватывают меня, поднимая. Одна у меня под головой, другая под ногами, поднимая меня в воздух и прижимая к груди, от которой сильно пахнет лимоном и травами, а под ними, теплый мужской аромат.

Это пробуждает во мне что-то, чего я давно не чувствовала, такое ощущение, что это было в другой жизни. Я забыла, каково это, прижиматься к мужской груди в объятиях, предназначенных для того, чтобы обнимать, а не причинять боль, вдыхать аромат мужской кожи и находить его приятным.

Однако, он причинит мне боль, напоминаю я себе, мои глаза все еще плотно закрыты. Не имеет значения, что он еще не ударил меня, не причинил мне боли и не изнасиловал меня. Это скоро придет. Я знаю, что это так. Если и есть что-то, что я усвоила со времен Франко, так это то, что на свете гораздо больше ужасных людей, которые только и ждут, чтобы причинить мне боль, воспользоваться мной, так, как я никогда даже не представляла.

Только не Лиам. Он бы не причинил мне такой боли. Я знаю, что это правда.

Я отгоняю эту мысль так же быстро, как она приходит

мне в голову. Я не хочу думать о Лиаме здесь, в этом месте, и уж точно не о том холодном дне, когда он сидел в саду и смеялся со мной у камина. Я почувствовала себя ближе к себе самой, чем когда-либо за очень, очень долгое время.

Я чувствую что-то мягкое под собой, скрип кровати, когда Александр опускает меня, и мое сердце начинает колотиться в груди. Вот оно, думаю я про себя, мой желудок скручивается в узел. Здесь он возьмет то, что купил.

— Давай. — Раздается звон металла о фарфор, и я приоткрываю глаза, чтобы увидеть, как Александр снимает крышку с тарелки с уже остывающей едой. — Поешь, что сможешь. Я вернусь через минуту.

Что он делает? Я в замешательстве смотрю, как он уходит, мой желудок урчит от только что донесшихся запахов свежей еды. Он исчезает в ванной в дальнем конце комнаты, и пока я изучаю, что на подносе, я слышу звук открываемых кранов. Но теперь, когда я ем еду, я не могу сосредоточиться ни на чем другом. На тарелке яичница-болтунья, легкая, пышная, темно-желтого цвета, с вкраплениями зелени и какого-то мягкого сыра. Рядом с ней два хрупких, изящно свернутых блинчика с выглядывающими изнутри фруктами, которые, вероятно, предназначены для употребления с сиропом или джемом в маленьких горшочках рядом с тарелкой. Там также есть апельсиновый сок и стакан воды, и я чувствую, как у меня дрожат руки, когда я смотрю на это, не зная, что съесть в первую очередь.

— Не ешь слишком быстро, — слышу я голос Александра из ванной. — Ты сделаешь себе хуже, если будешь это делать. Маленькими кусочками и медленно.

Я его совсем не понимаю. Кажется, он искренне беспокоится за меня, что не имеет смысла. Или так оно и есть? Он заплатил за меня деньги, сколько я не знаю. Алексей, казалось, настаивал на том, что я ничего не стою, за исключением очень определенного типа мужчин, которые наслаждаются болью и страхом раненых, беспомощных женщин. Александр, похоже, не относится к такому типу мужчин. Возможно, он играет со мной. Убаюкивает меня ложным чувством безопасности, поэтому будет гораздо хуже, когда он причинит мне боль. Эта мысль проникает мне в голову, вызывая леденящий ужас, и мои руки начинают дрожать так сильно, что я не уверена, смогу ли я взять вилку, чтобы поесть.

Однако он должно быть, заплатил за меня не очень много. Если Алексей считал, что я ничего не стою, он, вероятно, принял бы любое предложение. Отсюда возникает вопрос, почему Александр так добр ко мне, если я ничего не стою, просто дешевое развлечение, которое он подобрал на вечеринке?

Мне удается откусить небольшой кусочек яичницы, и вкус вытесняет все остальные мысли из моей головы.

— Ты это сам готовил? — Выпаливаю я, прежде чем передумать, уставившись в тарелку. Я пробую чеснок, тимьян и розмарин, все это пикантно, а затем сочетается со сладкой терпкостью козьего сыра в сочетании с необычной сочностью яиц.

— Сам. — Александр подходит к двери, его халат снят, рукава шелковой пижамной рубашки закатаны до локтей, обнажая стройные мускулистые предплечья, поросшие темными волосами, расстегнутый вырез рубашки показывает больше темных волос на крепкой груди. — Одинокий мужчина должен научиться готовить для себя, не так ли? Без этого он будет либо разорен, либо очень голоден. — Он ухмыляется, но это не то жестокое выражение, которое я помню на лице Алексея, просто юмористическое. — Ну же, съешь еще немного, куколка. Я знаю, ты голодна.