Иронические и саркастические мысли на разные случаи жизни
Шрифт:
Предисловие составителя
Сам Михаил Евграфович Салтыков (Н. Щедрин) (18261889) не любил словарей избранных мыслей – «мыслительных обрывков», образующих, по его словам, «безвкусный винегрет».
По поводу одного из таких незадачливых опытов, изданных в Петербурге в 1878 г., он заключал: «Отдельные мысли, будучи вырваны из той логической цепи, в которую они были первоначально заключены в качестве необходимого звена, принимают характер не помнящих родства. Они перестают быть мыслями и делаются краткими и притом совершенно случайными изречениями, о которых нельзя сказать, насколько они верны или ложны, потому что Бог весть откуда они явились и куда могут привести» [1] . Подобная
1
Салтыков-Щедрин М.Е. Собр. соч.: в 20 т. Т. 9. М.: Художественная литература, 1970. С. 448. Все последующие ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием (в скобках) соответствующих тома и страницы.
Тем более необходимо объясниться относительно замысла книги, посвященной «отдельным мыслям» самого Салтыкова-Щедрина [2] , мыслям, вырванным из сотканного авторской волей контекста и представляемым на публичное обозрение.
С юности я был и остаюсь убежденным поклонником щедринского сатирико-публицистического дара. Этим увлечением обязан я в первую очередь своему блистательному университетскому учителю – профессору Евграфу Ивановичу Покусаеву (1909—1977). Я прошел его семинары по истории русской сатиры на филологическом факультете Саратовского государственного университета, потом – аспирантуру при кафедре русской литературы, которой он заведовал. Защитил дипломную работу, а спустя три года и диссертацию, посвященную особенностям художественного мышления писателя-сатирика. Затем мне посчастливилось работать на той же кафедре под началом Евграфа Ивановича…
2
Здесь и далее Михаила Евграфовича Салтыкова (Н. Щедрина) мы именуем привычным для обыденно-речевой и литературно-издательской практики образом.
Тесно сближали и общие щедриноведческие дела и инициативы: участие в издании и комментировании самого полного на нынешний день щедринского Собрания сочинений в 20 томах, работа в соавторстве с Е.И. Покусаевым над книгой для издательства «Просвещение» и другие исследовательские заботы, прямо или косвенно связанные с сатирой Салтыкова-Щедрина…
Изобретательные щедринские тексты, язвительно остро объясняя окружающую нас реальность, помогали в общении с близкими людьми находить точные определения происходящего на наших глазах. Победительно озорно вершили суд над вероломным пустословием, коварной подлостью и беспардонным лицемерием. Только-только почувствуешь, как «достает» тебя очередная напасть всепланетарного, всероссийского или местного масштаба – полистаешь Салтыкова-Щедрина… И всякий раз совершенно неожиданно открываешь для себя поразительно точный и отрезвляюще-ядовитый комментарий к «переживаемому моменту»…
Так было во все времена. В читательском мире воспоминание о писателе-сатирике сопровождалось понимающе горестной и многозначительной усмешкой: вот, дескать, что на свете творится! ничего не поменялось! как прав был, однако, наш сатирик! Прав, потому что неизменно касался самых затаённых глубин человеческой психологии, укоренённых нравов социально-политической жизни.
Сегодня Салтыкова-Щедрина мало кто читает. И с этим ничего не поделаешь. Это грустная реальность. В него не заглядывают даже те, кто по роду профессиональных занятий мог бы черпать в щедринских текстах бездну удивительных – на разные случаи жизни – премудростей. Премудростей ехидных и простодушно-лукавых, добросердечных и комичных, провидческих и только по видимости наивных…
И прежде Салтыков-Щедрин был труден для читателя, настойчиво требуя от него отрешения от праздного досуга, беспокойного погружения в толщи запутанных общественных отношений. Очень избранно его «проходили» в средней школе (две-три сказки, главы из романа «Господа
Теперь же, когда чтение художественных текстов, увы, перестает быть делом насущно важным (особенно для входящих в жизнь новых компьютерных поколений), и вовсе завершается век автора остроумных, горестно-мудрых и вынужденно многословных речевых периодов, автора, постоянно общавшегося со своим читателем на особом – для посвященных! – «эзоповом языке». Неукоснительно въедливая цензура приучала читающую аудиторию к искусству дешифровки и угадывания мыслей «между строк»…
Прошли времена, и сатирическую публицистику Салтыкова-Щедрина стало очень трудно воспринимать вне погружения в контекст современной ему эпохи, в острые журнально-газетные споры позапрошлого века и т.д.
Осторожно предположим, что речь, вероятно, не идет пока еще о таких пронизанных глубоким психологизмом произведениях, как «Господа Головлевы» или «Пошехонская старина», или о вершинных художественно-гротескных текстах – «Помпадуры и помпадурши», «История одного города», «Современная идиллия», о некоторых сказках.
Но, наверняка, щедринские «Губернские очерки», «Невинные рассказы», «Сатиры в прозе», «Наша общественная жизнь», «Признаки времени», «Письма о провинции», «Итоги», «Дневник провинциала в Петербурге», «В больнице для умалишенных», «Благонамеренные речи», «В среде умеренности и аккуратности», «Круглый год», «Письма к тетеньке», «Убежище Монрепо» и ещё десятки сатирических, критико-публицистических и других текстов остаются для наших современников наглухо закупоренными.
Между тем, спрос на них обратно пропорционален их внутреннему социально-энергетическому заряду, который с годами не только не идет на убыль, но напротив, обнаруживает убийственно точное родство с заботами и болями новых времен. Одна эпоха спешит на смену другой, меняются и действующие лица истории, и политические декорации, и основные векторы общественного развития, а очень многие из раздумий и приговоров Салтыкова-Щедрина сохраняют свою убийственную злободневную силу.
Сам писатель в «Пошехонской старине» проницательно грустно объяснял долгожительство своих характеристик и прогнозов: «<…> хотя старая злоба дня и исчезла, но некоторые признаки убеждают, что, издыхая, она отравила своим ядом новую злобу дня и что, несмотря на изменившиеся формы общественных отношений, сущность их остается нетронутою» (17, 9).
Вот и хотелось, помня о предупреждениях самого писателя, сделать эти не тускнеющие от времени суждения «из вещи в себе» в объект обдумывания и настоящего удовольствия для сегодняшнего читателя. Кто-то ограничится данным здесь, поневоле «урезанным» минимумом, а для кого-то приведенные «отрывки» могут стать первотолчком для постепенного и более основательного погружения в сатиру Салтыкова-Щедрина.
Извлечение какого бы то ни было речевого периода из ладного словесно-художественного контекста для пущего его разглядывания и осмысления – всегда для литературоведа операция мучительно трудная. Тем более, когда речь идет о щедринских сатирико-публицистических контекстах, в которых мысль, находящаяся в цензурных тисках, кипит, вьётся, многократно по ходу дела уточняется, вновь и вновь пробует себя саму объявить и прояснить читателю- другу, достучаться до него во что бы то ни стало: «Ах, это писательское ремесло! Это не только мука, но целый душевный ад. Капля по капле сочится писательская кровь, прежде нежели попадет под печатный станок» (16-2, 8).
Щедринские иронические и саркастические мысли, представленные в этой книге, как правило, не существуют как самодостаточные тексты. Они изъяты из беспокойного пространства авторских рассуждений и предъявлены здесь в своей относительной, но вместе с тем вполне ощутимой суверенности. Очень часто происходит чудо второго их рождения. Наедине с самими собой эти «щедринизмы» начинают жить и вести себя совершенно по-новому – отзываться на наши ожидания, уже никак не связанные с собственно авторскими конкретными сюжетами.