Иржик Рыболов или Рыцарь Серебряной пряжки
Шрифт:
Жители Червена Клодница гордились своим городом – пусть он не слишком велик, зато здесь варят самое душистое пиво и пекут самые сладкие крендели, плетут самые тонкие кружева и выдувают самое звонкое стекло, не зря его прозвали городом ста двадцати ремёсел. На его кривых улочках, мощёных круглым булыжником, нельзя было найти ни соринки, над его острыми черепичными крышами сверкали позолотой резные флюгера.
И только один человек в городе всегда был им недоволен: – Эти глупые, эти наглые ремесленники слишком возомнили о себе и своих правах! Они небрежно кивают вслед его карете, вместо
Карл-Гельмут фон Аугсброхен, владелец графского титула и огромного замка на холме, считающий себя хозяином этого города а также множества больших и малых деревень, хуторов и поместий, с недовольным видом просматривал принесённые на подпись бумаги. Перед ним навытяжку, не смея лишний раз моргнуть, стоял тщедушный человечек – его доверенный секретарь Иоган Штутц.
Граф был красивым мужчиной – рослым, плечистым, изысканно и богато одетым. Ему бы скакать за оленем на горячем коне или красоваться на балу среди пышно разряженных дам, а он, вместо этого, должен сидеть за столом, заваленным бумагами, и выслушивать нудные объяснения нудного Штутца – почему в графской казне нет денег и отчего долги растут быстрее чем доходы. Граф никогда прежде не думал, даже в плохом сне вообразить не мог, что придётся ему, словно приказчику, высчитывать каждый грош, ломать голову над тем, из какого кармана уплатить ювелиру, портному или каретнику.
– Неужели в казне пусто? – в который раз повторял он.
– Шаром покати, Ваше сиятельство.
– Так займите где-нибудь у кого-нибудь.
– Уже позанимали сколько могли, Ваше сиятельство, больше никто не хочет давать.
– А где те деньги, что прежде «позанимали»?
– Потратили, Ваша милость.
– Так вот просто потратили? Так, что я даже заметить не успел? Не изволите-ли объяснить, на что?
– На то, чтобы оплатить предыдущие долги, Ваше сиятельство.
– Так введите какой-нибудь новый налог. Почему «моё сиятельство» должно само заботиться о таких пустяках? Чего ради я держу пролазу секретаря и свору домашней челяди? Может быть, ради того, чтобы вы разворовывали мою казну?
Штутц раскрыл было рот, чтобы возразить, но граф не дал ему вставить ни слова:
– Послушайте, милейший, я знаю, вы собираете все городские слухи, порой из кожи лезете, чтобы выведать самые незначительные секреты и тайны… Не смущайтесь, я не считаю Вашу любознательность предосудительной, напротив, я нахожу её чрезвычайно полезной, естественно, до тех пор, пока Вы не суёте свой нос в мои дела.
– Как можно, Ваше сиятельство! Вы же знаете, как я Вам предан!
– Хорошо-хорошо, не будем терять времени на поклоны и заверения в безграничной преданности. Я Вам полностью доверяю, потому что в случае надобности могу ухватить Вас за глотку. Меня интересует другое – скажите, Штутц, нет ли в наших землях какого-нибудь колдуна или алхимика?
– О, какого только сброда не водится в наших, то-есть Ваших, краях!
– Я не имею ввиду шарлатанов и базарных фокусников. Тот, кого я ищу, должен быть посвящён в тайны трансмутации металлов. Вы понимаете, о чём я говорю?
– Да, Ваше сиятельство! Речь идёт о превращение заурядного свинца в благородное
– Положим, философский камень, если это, конечно не алмаз, мне и даром не нужен, зато свинца в подвалах этого замка более чем достаточно. Кто мне скажет, зачем в моих арсеналах столько свинца, если солдатам платить нечем? Найдите мне алхимика, Штутц, хоть из под земли достаньте, хоть с самим чёртом сговоритесь, и я сумею Вас отблагодарить.
– Я сделаю всё возможное.
– Возможное мы оставим простакам-горожанам. А Вы уж постарайтесь сделать невозможное, если хотите и дальше находиться на этом тёплом местечке.
Хотя мать и перестала сердиться, но, похоже, она всерьёз решила взяться за своего оболтуса – пора парню взрослеть, пора к делу прибиваться. Поэтому, убрав посуду со стола, она спросила:
– Поели? Вот и хорошо. А теперь пусть наш рыболов, хочет он или не хочет, встанет к верстаку – кто лучше отца научит ремеслу?
– Рано ему к верстаку, – возразил отец, – пусть пока сбоку постоит, да глаза потрудит, запомнит что к чему.
– А чего тут запоминать? Тоже мне, велика премудрость! Что я, не видел, как отец работает? Неужто не знаю, как рубанком махать да стамеской ковырять? Я среди стружек вырос, что-что, а любую деревяшку и без всякой науки обтешу!
– Ты как с отцом разговариваешь?
– Погоди, мать. Раз наш сын и без науки всё умеет, мне же проще.
Отец взял Иржика за плечи и подвёл к верстаку.
– Ну, давай, поковыряй деревяшку – вот инструмент, вот дощечка липовая. Твоё дело дерево выровнять, по этому образцу кусок отмерить, лишнее обрезать, а что получится ошкурить чистенько. Всё. Если эта заготовка не нравится, я тебя любую дам, только скажи, для такого случая мне и кипарисовой не жалко.
Идём, мать, не будем мастеру мешать. Идём, посидим в садике, погода-то чудо как хороша.
И они вышли.
Иржик взял дощечку в руки. – Вполне годится – сухая, светлая, да у отца плохих и не водилось. Что там сначала – ножовкой поработать или рубанком пройтись? Вроде бы отец сказал – сначала выровнять? Ну, так мы и выровняем.
Юный столяр уверенно потянулся к инструменту. Тысячу раз парень видел, как отец, играючи, справляется с этим делом, да только, вместо того, чтобы легко заскользить, оставляя позади пахнущую мёдом золотистую спираль, рубанок пошёл вкривь, словно назло Иржику, и застрял так, что ни вперёд, ни назад. Парень приналёг, доска поехала по верстаку. Пришлось выдирать инструмент и начинать сначала. Иржик упарился, гоняя липовую плашку, пока не додумался зажать её в тисках. Он крутанул винт разок-другой – потуже, чтоб наверняка, чтоб не выскользнула, Что-то хрустнуло и доска переломилось надвое.
Иржик в сердцах отшвырнул обломки, отдышался, взял себя в руки и, порывшись среди отцовских припасов, нашёл другую заготовку. Похоже, эта была сосновая, и пахла она не мёдом, а смолой. Одно жаль – дощечка оказалась длинновата, и новоявленный столяр решил сначала отпилить лишнее. Отчертил на глазок линию углём, взял небольшую ножовку, прижал деревяшку локтем, и начал сражаться с пилой. Волосы лезли в глаза, доска ёрзала, ножовка кривилась и застревала. Иржик в сердцах стукнул со всего маху по верстаку и попал кулаком по рубанку. К счастью, уберёгся, не поранился, но рубанок с грохотом полетел на пол.