Исав и Иаков: Судьба развития в России и мире. Том 2

Кургинян Сергей Ервандович

Я лично — на стороне тех, кто считает, что именно фашизм в целом (и Освенцим как его символ) потребовал фундаментальной метафизической ревизии (она же «смена вех»). Но эту свою позицию я лишь оговариваю, и не более. Предположим, что те, кто провел границу между старыми и новыми метафизическими представлениями, исходя из явленного миру в ходе фашистской (метафизически явно неслучайной) конвульсии, ошибаются. Я, повторяю, не считаю, что они ошибаются. Но предположим, что ошибаются. По сути это ничего не меняет.

«Смена вех» в любом случае состоялась. В чем же она?

В том, что представление об одной-единственной метафизике,

основанной на теодицее как единственно возможном объяснении природы зла (я называю такое представление «пантеодицейством»), сменилось представлением о нескольких метафизиках. В их числе, конечно, есть метафизика, в которой объяснение природы зла основано на теодицее, но есть и другие метафизики, в которых объяснения природы зла основаны на другом. «Смена вех» не аннулирует метафизику, основанную на теодицее. Она даже не отнимает у этой метафизики роль наиболее распространенной и влиятельной. Она всего лишь (а) говорит, что есть другие метафизики (а значит, нет пантеодицейства), (б) говорит, что другие метафизики, равно не используя теодицею, находятся в антагонизме друг с другом и (в) что с метафизикой, основанной на теодицее, как бы она влиятельна ни была, не все в порядке, что влиятельность-то влиятельностью, а убедительность убедительностью.

Чем бы ни была вызвана «смена вех», она, повторяю, сыграла невероятную и не до конца еще осознанную роль во всем, что касается будущего человечества. Лишение пантеодицейства приставки «пан» вывело наконец из андеграунда две другие, с теодицеей несовместимые метафизические традиции. Эти две метафизические традиции существовали (на то они и традиции) тысячелетиями. Но пантеодицейство превращало их существование в нечто сугубо периферийное. В элитно-высоколобую экзотику или тайные радения гонимых еретиков.

Эти две метафизические традиции были изгнаны пантеодицейством не только с основной политико-метафизической сцены, на которой разыгрывались главные сюжеты историко-метафизической драмы. Эти традиции были изгнаны из общественного сознания, лишены права на прямое присутствие в повестке дня. В подобном изгнании, конечно, было место и репрессивному началу. Но преобладала все же именно классическая гуманистическая интеллектуальная спесь. Мол, «зачем нам какие-то экзотические объяснения, если мы обладаем объяснением ясным и очевидным для всех, то есть теодицеей в ее сначала религиозном, а потом модифицирование светском варианте»?

Фашизм поубавил спеси. Да и не он один. А когда место спеси заняла растерянность, то две антитеодицейные метафизики вернулись — тихо и незаметно — и на политико-метафизическую сцену, и в общечеловеческую повестку дня.

В том-то и беда, что незаметно и тихо. Было нечто другое. Это «другое» занимало в «доме метафизик», повторяю, место не просто огромное, а совершенно несопоставимое по своему масштабу и значению с чем-либо еще. Занимая подобное место, оно как бы спрашивало все остальное: «Вы-то зачем нужны? И где вас размещать, если я есть и местом с вами делиться не намереваюсь?» Теперь оно, «другое», освободило место де-факто, еще не признавая ничего подобного де-юре. Тем самым создались предпосылки актуализации того, что ранее не было актуально. Да и место для этого возвращаемого не просто есть… Его стало даже слишком много.

Но для того, чтобы освободившееся место было освоено не одним из двух метафизических конкурентов, а хотя бы ими наравне, нужны интеллектуальные усилия. Конечно же,

коллективные. Мое исследование вообще и его VI часть в особенности — какой-то вклад в это совершенно необходимое усилие. Какой именно — не мне судить. Но надо начать работу. Иначе все кончится очень скверно. Освободившееся место будет занято только метафизикой злого бога. Политические последствия этого будут колоссальными по объему и чудовищными по качеству. Не в дискуссию ради дискуссии (с Лоргусом ли, с Гайденко) я погрузился на определенном этапе своего исследования. Я занялся выявлением политической (и именно политической!) значимости для XXI века двух вычеркнутых ранее из повестки дня метафизик.

Метафизик нетеодицейных.

Метафизик взаимно антагонистических.

Метафизик, одна из которых неизбежно будет воспроизводить фашизм и антигуманизм в целом, а другая может стать фундаментом нового гуманизма (и в неявном виде уже использовалась в качестве такового, начиная с октября 1917 года и вплоть до так называемой перестройки).

Я-то выявляю… Апеллирую к уже осуществленным теологическим выявлениям этих двух метафизик… Придаю теологическим выявлениям политический смысл… Сопрягаю выявленные метафизики с проблемой развития…

Я-то выявляю… А кто-то… Кто-то вновь и вновь пытается замутнить выявленное. Обнажая при этом свою вполне банальную (антибольшевистскую, видите ли) политмотивацию.

А ну, как удастся и после смены метафизических вех убедить не слишком образованных людей (а метафизически образованных людей вообще не очень-то много, тем более среди политиков), что хилиазм и гностика — это не две непримиримо враждующие метафизики, а какая-то одна гибридная метафизика?

Что такое гностическая метафизика? Это ОДНА из тех ДВУХ антитеодицейных метафизических традиций, которые были оттеснены в метафизический андеграунд пантеодицейством и выведены из этого андеграунда по-настоящему только в условиях фиаско пантеодицейства. В условиях, когда стала слишком очевидной необходимость избавления теологии и философии от всего того, что порождено… Нет, даже не НАЛИЧИЕМ теодицеи как таковой, а ее ПРЕТЕНЗИЕЙ на особый статус. Статус, который я обозначаю через приставку «пан» к слову «теодицея».

Итак, гностическая метафизика — это только ОДНА из ДВУХ антитеодицейных метафизик, выводимых из метафизического андеграунда исчезновением приставки «пан». Одна из двух! У нее есть антагонист, причем столь же антитеодицейный, как и она сама. Он называется — хилиазм. Повторяю еще раз, наличие этих двух антагонистических антитеодицейных метафизик (гностической и хилиастической) было замутнено как тысячелетним преобладанием метафизики теодицеи, так и нежеланием самых разных политических и метафизических сил прояснить то, что касается подлинного всемирного метафизического «расклада».

В чем же суть этих двух антитеодицейных метафизик? В чем их взаимная непримиримость (антагонистичность)?

Согласно гностической метафизике (отвергающей, повторю еще раз, теодицею так же категорически, как и антагонистичная ей метафизика хилиастов), зло есть сущностная характеристика бытия. Бытие же, как считают гностики, обладает этой сущностной характеристикой в силу своего генезиса. В силу того, что порождено оно не высшей креативной инстанцией (каковой для гностиков нет вообще), а злым и несовершенным демиургом. При этом большинство гностиков считает этим демиургом еврейского бога. Бога-Творца.