Исцеление Вечностью

Санин Евгений Георгиевич

– Это тебя…

– Кто?
– насторожился Александр.

– Кто-кто? Татьяна…

– Что-о? – опешил от неожиданности Александр и отчаянно замахал руками: - Скажи, что меня нет дома!

– Хорошо! – кивнула ему Вера и спокойно сказала в трубку: - Он сказал, что его нет дома!

– А ты это хорошо придумала! – придя в себя, впервые с благодарностью приобнял за плечи Веру Александр.

– За что? – удивилась та.

– За то, что не солгала – я ведь чуть было не подтолкнул тебя ко лжи.

– А у тебя бы все равно это не получилось! – с улыбкой ответила ему Вера и,

видя, что Александр вопросительно смотрит на нее, объяснила: - Мне ведь нельзя уже лгать. Да и тебя выручить было нужно. Вот теперь, поверь моему женскому опыту, она уже не позвонит тебе – никогда!

8

Несмотря на такую предусмотрительность Альбина, в Антиохию он попал лишь спустя восемь дней после того, как расстался с Клодием.

Встретился – и не узнал Клодия.

Сняв, вопреки своему обыкновению останавливаться в самых лучших дворцах и гостиницах, небольшой дом едва ли не на окраине Антиохии, тот был каким-то просветленным и радостным, и таким вдохновенным, что казалось, вот-вот воспарит в воздух.

Но самое главное – Клодий был в белой крещальной одежде!

– Ты что – крестился? Как?! Когда?!! – только и смог вымолвить Альбин.

– Сначала приведи себя в порядок, отдохни и поешь! – улыбнулся Клодий.
– Только прости, теперь это придется тебе делать все самому! Ну разве что попросишь помочь тебе моих вольноотпущенников.

– А где все рабы? – не понял Альбин.

– Я отпустил их на свободу! Всех, за исключением Грифона, который мне нужен теперь, как никогда. Но мне кажется, он сейчас сильно обозлен.

В том, что Грифон не просто озлоблен, а смертельно зол на своего господина, Альбин понял, как только увидел его.

– Всех отпустил, - сквозь зубы процедил тот. – И предателей, и лентяев, и дармоедов, и льстецов, которые – о, глупцы! – даже после освобождения остались с ним рядом. А того, кто столько ему сделал, кто предлагал выкуп, по-прежнему оставил в рабах. Разве это справедливо?

– Думаю, что не совсем! – честно сказал Альбин, и Грифон в ответ на сочувствие, которое ничем не могло помочь ему, горестно усмехнулся и стал откровенничать:

– Когда он отпускал всех, то спросил у меня: «Ну, а с тобой что мне прикажешь делать? Я бы и рад отпустить тебя, но ведь ты же тогда сразу уедешь?» «Да, - ответил я.
– Конечно, можно было сказать, что я останусь с ним, и получив свободу, но совесть моя не позволила это сделать….» И он тогда сказал, будто приговор вынес: «Вот видишь! А как я без тебя? Да и золото разве может быть без охраны Грифона?» Он сказал это в шутку, очевидно, желая смягчить свою вынужденную жестокость. А мне теперь не до шуток…»

Посочувствовав Грифону – а что он мог сделать больше?
– Альбин помылся, переоделся в новую одежду и вошел в комнату Клодия.

Тот пригласил его удобнее устраиваться на ложе, перед которым стоял уставленный фруктами столик, и, давая понять, что разговор будет долгим и обстоятельным, начал с того, что было известно Альбину еще в Риме:

– После того, как в тяжелой войне с даками, Траян одержал окончательную победу, и их царь Децебал покончил с собой, то, полагая, что стал победителем врагов при помощи своих богов, наш цезарь пожелал за это возблагодарить их щедрыми жертвами по всему Римскому миру, дабы и в будущее время они благополучно устраивали его войны и царствование. Узнав, что христиане не только не желают принести жертвы государственным богам, но и хулят их, обличая в ложности, он воздвиг на них сильное гонение и повелел убивать всех, не повинующихся его повелению.

Клодий отщипнул от лежавшей на столике грозди виноградинку и, отправив ее в рот, сказал:

– Диомед был прав – нужно было спешить. Как только Траян по пути на другую войну – против армян и Парфии – прибыл в Антиохию, ему сразу же донесли о епископе Игнатии Богоносце.

– Богоносце? – удивленно взглянул на Клодия Альбин.

– Да, - подтвердил тот.
– Так называет его здешняя паства. Его обвинили в том, что он почитает осужденного Пилатом на смерть и распятого Христа, как Бога, и устанавливает законы о сохранении девства, о презрении к богатству и всему, что только приятно в этой жизни. Услыхав о том, Траян велел привести к себе Игнатия и в окружении ближайших людей, во главе с префектом претория – к счастью, мне тоже удалось купить среди них себе место – спросил у него:

«Ты ли, называемый Богоносцем, противишься нашему повелению и развращаешь всю Антиохию, ведя ее вслед своего Христа?»[7]

«Да», - без малейшего признака страха на лице, ответил ему Игнатий.

Тогда император спросил:

«Что значит название твое – Богоносец?»

«Носящий Христа Бога в душе своей есть Богоносец», - ответил ему Игнатий.

«Итак, - уточнил Траян, - ты носишь Христа твоего в себе самом?»

И услыхав утвердительный ответ, подтвержденный словами из Священного Писания, будучи верховным жрецом Римского мира, удивился:

«Что же мы, по твоему мнению, не носим всегда наших богов в памяти и не имеем их помощниками против врагов?»

«Горько мне, - отвечал ему Игнатий, - что ты называешь идолов богами, потому что Един есть Бог Истинный, Создатель неба и земли, и моря, и всего, что в них находится, Един Господь Иисус Христос, Сын Божий Единородный, и царству Его не будет конца. Если бы ты познал Его, то порфира твои, и венец, и твой престол были бы еще более могущественными!»