Исцеление
Шрифт:
Глава 16
25 мая 23:15
#никапекарь #фоторецепты #панкейки
А у меня в инстаграме — классические американские панкейки, завтрак чемпионов.
Спасибо всем новоподписавшимся!
Что готовим в следующий раз?
P.S.: скоро выхожу на работу, рецепты будут реже. Но интереснее.
Второй день после ужина с Леной подходил к концу, а Ника продолжала бойкотировать Пашу. Если разговаривала — только по делу, если кормила — то стукнув тарелкой по столу, если ребенок спал — окапывалась в своей комнате.
— Нет, я так не могу! — не выдержал
— Голодай, — бросила Ника, отмеряя смесь, чтобы уложить ребенка.
— Что ты на меня взъелась?
— Все нормально, — холодно процедила она.
— Нет, ты злишься.
— И что тебя не устраивает? — она навинтила соску. — Я тут, я помогаю с Никитой, я даже готовлю, хотя пора бы и самому научиться.
— Это сделано без любви, — он кивнул на тарелку еще дымящегося итальянского блюда, украшенного веточкой базилика.
— Что?!
— Каждый раз, когда ты вот так смотришь на меня, я опасаюсь, что ты намешала туда цианида.
— Очень остроумно, — она вытерла руки полотенцем. — Если бы я хотела тебя убить, сделала бы это ночью подушкой. Ты ужасно храпишь.
— Неправда! Я бы знал.
— Вот и знай, — и она проплыла мимо него с видом монаршей особы.
Но когда женщина играет в молчанку, подсознательно она ждет, чтобы у нее выведали причину. Так и Ника: словно нарочно она снова и снова мозолила Паше глаза, невзначай ходила мимо и поджимала губы. А он, видимо, всерьез полагал, что достаточно спрашивал. Всего-то раза четыре. Нет, пленного партизана он бы ни за что не расколол.
Однако каждый может дать слабину, и панцирь Ники треснул в три часа ночи, когда она после долгого качания сменила Исаева. Сидела в темноте на краешке его кровати, похлопывала ребенка по спинке, перегнувшись через бортик манежа и успокаивающе шикала.
Ей все казалось, что малой стих, но стоило убрать онемевшую руку, как тот снова начинал возиться и похныкивать. Спина затекла, локоть хотелось ампутировать, бортик врезался в подмышку, а изо рта вместо шипения вырывалось какое-то булькание. Глаза слипались, и она то и дело проваливалась в сон, но снова и снова просыпалась: либо от детского плача, либо от удара лбом о стенку манежа. В этот момент она сдала бы вражеской гадине всю информацию о расположении засекреченных воинских частей, если бы это помогло ей заснуть. Методы Лубянки стали ей понятны: какие иголки под ногти, когда можно просто лишить человека сна? К сожалению, государственных тайн она не знала, и Никите они были не интересны. У него резались верхние зубы.
Поэтому когда Паша снова шепотом поинтересовался, отчего впал в немилость, Карташова зевнула, потерла свободной рукой глаза и сдалась:
— Тебе что, нравится Лена?
— С чего ты взяла?
— Просто… — она бы сказала больше, но во рту от долгого шикания кололо, язык шевелился так, словно он был не свой, а чужой.
— Мы общались только по-дружески, — Паша тронул ее спину. — Если тебе неприятно, между нами ничего не будет. Только скажи.
— Вы взрослые люди. Я не могу вам диктовать.
— Только намекни. Скажи, почему тебе это не нравится.
— Не скажу.
— Ревнуешь? — легонько провел вдоль позвоночника.
— Не скажу.
— Кажется, он уже спит. Ложись, ты еле живая.
— Нет, опять заплачет…
— Попробуй.
Она убрала руку, отодвинулась от манежа и прислушалась, готовая
— Я же говорю, спит, — прошептал Исаев.
— Тише ты.
— Ложись здесь. Нам надо поговорить.
— Ты уверен? — она повернулась к нему: он лежал, закинув одну руку за голову, пристально смотрел на нее, и глаза его поблескивали в темноте. — Потому что если…
— Ничего не будет. Обещаю, — он не улыбался, не дразнил, просто откинул одеяло и похлопал по матрасу.
Белая простыня манила. Эти ночи она провела на диване и не сказать, чтобы ей было очень удобно. А тут идеально ровная поверхность, широкая, упругая… Ника легла и чуть не застонала от блаженства. Ее спина торжествовала. Прохладная ткань пустой половины кровати, которую Паша не успел согреть своим телом, ласкала кожу. Как в детстве, когда они с сестрой в жаркий июльский день ездили купаться в душной электричке. Бежали к пруду на перегонки, сбрасывали одежду и с мостика плюхались в бодрящую, бликующую на солнце воду.
Ника потерлась щекой о подушку, обняла ее, растянулась, чувствуя, как расслабляются конечности.
— О, Боже… Как хорошо… — едва слышно пролепетала она.
— Если ты и правда хочешь, чтобы ничего не случилось, советую воздержаться от таких томных вздохов.
— Отвали, Исаев. Я люблю твою кровать.
— Так, скажи мне насчет Лены. Хочу понять, что ты там себе напридумывала… — начал было он, но Ника не дослушала: она уснула.
Это был самый сладкий, самый крепкий сон в ее жизни. И ничто не смогло бы сейчас встать между ней и ее грезами: ни сказочный принц, ни голливудская кинозвезда, ни миллион долларов. Ни, тем более, самый обыкновенный хирург, который отчего-то так и не смог сомкнуть глаз до самого утра. А просто смотрел, подперев голову рукой, на безмятежное счастливое лицо и губы, чуть тронутые улыбкой. Не смог удержаться от искушения и втягивал запах ее мягких волос и теплой ото сна кожи.
Проснулась Ника от звонка в дверь. Не сразу сообразила, откуда этот звук и куда все подевались. В щель между занавесками пробивался солнечный свет, в луче летали пылинки. Было так тихо, что Карташова подумала было, что Паша забрал ребенка, но нет: утомленный за ночь Никита еще сопел в манеже. Зашевелился, правда, когда противная трель повторилась, но глазки не открыл.
Ника откинула одеяло, с облегчением отметила, что полностью одета, и, запахнув халат поплотнее, встала, готовая расчихвостить любого, кто чуть не разбудил уложенного кровью и по́ том ребенка. Из коридора послышался женский голос и шелест верхней одежды, что только усилило раздражение. Неужели Лена? Уж она-то должна понимать, что идет в квартиру, где может спать младенец? Или это не она, а какая-нибудь пассия Исаева? Однако прежде, чем Ника успела выйти, дверь распахнулась.
— Ну, где моя горошинка?! — воскликнула с порога Катя, но лицо ее вытянулось, когда она споткнулась взглядом о Карташову.
— Тихо, он спит, — догнал сестру Паша, но поздно: Никита захныкал, а его мать яростно запыхтела.
Она схватила сына, словно вытаскивала его из притона алкашей и наркоманов, и прижала к груди.
— Паша, ты охренел?! — возопила она. — В кои-то веки я доверила тебе ребенка на жалкие несколько дней. И ты не мог удержаться, чтобы не водить сюда баб?
— Это не баба, это Вероника Карташова. Из нашего двора, помнишь? В школе одной учились…