Исцеляющая любовь
Шрифт:
А потом — о чудо! — через какую-то неделю после своего первого дня рождения он сделал пять робких шагов от кресла, где сидел Барни, к Лоре. Настоящий будущий чемпион!
Барни только и мог, что повторять:
— Слава богу, Лора! Слава богу, малыш здоров.
А про себя подумал: «Пока».
И вот однажды вечером, когда они вдвоем купали мальчика, Барни вдруг охватила новая тревога.
— Надеюсь, мы не навредили ему своими чрезмерными страхами?
— Не могу сказать, Барн, — ответила Лора, вынимая свое сокровище из воды и передавая на руки отцу, стоящему с
— Спасибо, Кастельяно, большое спасибо, — пробурчал Барни.
— За что? — не поняла Лора.
— За то, что подарила мне еще триста шестьдесят пять бессонных ночей.
Прием у Барни начинался в семь тридцать. Но он регулярно вставал в половине шестого, чтобы спокойно пообщаться с сыном. Насладиться сменой подгузников, кормлением из бутылочки и всеми маленькими заботами, доставлявшими ему удовольствие, о котором он никогда не подозревал.
Стараясь компенсировать недостаток своего присутствия в будни, Барни в выходные не отходил от ребенка. Однако мальчик уже проявлял такую общительность, что иногда предпочитал общество двух соседних малышей, у которых к тому же во дворе имелась песочница. Из поведения Гарри и Лора, и Барни сделали вывод, что ему нужен брат или сестра. И решили уступить.
Конечно, процесс размножения был не лишен приятности. Однако когда семь месяцев упорных попыток не дали результата, Лора отправилась к гинекологу, и тот объявил, что ей необходима операция, после которой она уже не сможет иметь детей.
Таким образом, единственной их отрадой до конца дней оставался маленький Гарри.
В тот вечер, когда Лора узнала свой приговор, они с Барни дали друг другу клятву, что ни за что не станут превращать мальчика в невротика, испытывающего чрезмерную заботу, чрезмерную опеку и несущего чрезмерный груз их завышенных ожиданий.
Хотя они и поклялись не кудахтать над мальчиком и не подвергать его бесконечным осмотрам, они не могли не заметить, что к трем годам Гарри стал каким-то вялым. Он продолжал расти, но в весе не прибавлял.
Однажды во время купания Лора позвала в ванную мужа.
— Пощупай-ка, — сказала она, дотрагиваясь до животика сына.
Барни положил ладонь на то место, что она указала, и малыш тут же вскрикнул:
— Папа, больно!
Барни мгновенно понял, что заподозрила Лора, — печень и селезенка были увеличены. Такое состояние в медицине называется пугающим словом «гепатоспленомегалия».
Ночной кошмар, не раз являвшийся им, стал явью.
Но это было не то, чего они боялись. Это не имело никакого отношения к умственному развитию. Это было нечто совершенно иное.
В шесть часов утра, проведя ночь в бесконечном самобичевании («Не надо было пускать его гулять в дождь!» — «Это я виноват, я слишком его кутаю на ночь»), Барни позвонил Адаму Перри, самому уважаемому педиатру Нью-Йорка.
— Привезите его на обследование. Посмотрим, что там не так, — предложил тот.
За двадцать четыре часа Гарри Ливингстон переместился
— Это все для того, чтобы ты поправился, солнышко, — пыталась она успокоить мальчика.
— Мне здесь не нравится. Я хочу домой!
На что Барни, исполнявший роль безмолвного свидетеля, сказал:
— Домой мы все хотим.
Врачи установили, что из-за увеличенной селезенки у Гарри анемия и тромбоцитопения, то есть пониженное содержание тромбоцитов в крови. Возникла опасность разрыва селезенки.
Теперь в палату Гарри и обратно непрерывным потоком шли специалисты. Среди них были высокие, низкие, толстые и тонкие. Одно объединяло их — все выходили из палаты, пожимая плечами.
Лора и доктор Перри сломали голову над диагнозом. В конце концов Перри заявил:
— Послушайте, Лора, поскольку вы тоже врач, я могу быть с вами откровенен. Я не знаю, что с ним такое. И не знаю, как это лечить. Одно могу сказать: если это будет прогрессировать…
Барни, как мог, старался не запускать своих самых тяжелых больных, но каждую свободную минуту проводил либо у Гарри, либо в медицинской библиотеке, штудируя книжки по детским болезням.
Каждый день звонил Уоррен и спрашивал, могут ли они с Банни чем-то помочь.
— Да, — отвечал Барни. — Только не обижайся, Уоррен, — пожалуйста, оставь нас в покое, мы сами справимся. — И добавил: — И маме ничего не говори.
Они с Лорой ночевали в клинике. Но это был не сон — спать они были не в состоянии. Казалось, с каждым часом состояние их сына ухудшается. Если уснуть, горестно объявила Лора, это будет означать упустить какой-то час из жизни Гарри. Вернее, не какой-то, а целый час!
И они бодрствовали, изучая кипы бумаг и пытаясь найти что-то общее в отчетах разных специалистов, осматривавших Гарри.
— Должен быть какой-то ключ! — твердил Барни. — Какой-то общий знаменатель.
Лора с отчаянием во взоре повернулась к нему и сказала:
— Барни, надо смотреть правде в глаза. Даже если мы узнаем диагноз, это может оказаться слишком поздно.
— Нет, Кастельяно, нет! — с тихой злостью ответил он. — Иди и постарайся уснуть. А я сяду за больничный компьютер и попробую выудить что-нибудь из Национальной медицинской библиотеки. Думаю, что в такой час никто не рвется за клавиатуру.
Он вышел, а Лора погрузилась в тревожный полусон, который не приносил ни облегчения, ни отдыха.
Следующее, что она помнила, был небритый Барни, склонившийся над ее постелью. В руках он держал компьютерную распечатку.
— Я знаю, что с ним, — мрачно объявил он.
— Точно?
Он кивнул:
— Да здравствует кибернетика. Теперь я точно знаю, от чего умрет наш сын.
Она села, потянулась к очкам и взяла у него листок.
— Не трудись, Лора, я тебе все сам скажу. Это называется «синдром Рива — Страсбургера».