Исцеляющая любовь
Шрифт:
Пока носилки с Мори запихивали в машину, он слабым голосом окликнул:
— Ливингстон, ты еще здесь?
— Здесь, Мори. Вот он я.
— Мои бумаги! Прибери, пожалуйста, мои бумаги!
— Конечно, конечно. Не беспокойся.
Двери фургона «скорой помощи» бесшумно закрылись, и машина растворилась в ночи.
Теперь они остались на газоне втроем. Окна Вандербилт-холла были темными. Барни взглянул на фосфоресцирующие стрелки часов. Без четверти четыре.
Он не знал, что делать. Почему-то ему казалось, что надо дождаться
— Истман… знаком с его отцом… отличный мужик… отдать распоряжения…
Наконец Рубин кивнул, развернулся и направился назад в медпункт продолжать свое дежурство. Вполне возможно, что там его ждали и еще какие-нибудь неприятности.
Холмс подошел к Барни.
— Простите, я не запомнил вашего имени.
— Ливингстон, сэр. Первый курс. Мы с Мори живем на одном этаже. То есть… жили.
Декан кивнул.
— Ливингстон, я хочу, чтобы вы поняли, что, хотя вы еще будущий врач, понятие врачебной тайны в полной мере распространяется и на вас. Вы не должны никому рассказывать о том, что сегодня произошло.
— Конечно, сэр.
— Даже самым близким друзьям! Это одна из наиболее сложных сторон нашей профессии. Кроме того, такая новость могла бы отрицательно подействовать на ваших однокурсников. Уверен, вы понимаете, что я хочу сказать.
Барни кивнул — в знак согласия и от усталости одновременно.
— Но, сэр, ведь рано или поздно все заметят, что Мори больше не ходит на занятия.
— Предоставьте это мне. Я издам приказ: что-нибудь об отчислении по семейным обстоятельствам.
— Да, сэр. Теперь я могу идти? Уже очень поздно, а я…
— Конечно… Ливингстон, кажется?
— Так точно, сэр.
— Насколько я понял из слов доктора Рубина, вы сегодня держались молодцом. Спасибо вам. Уверен, что и Истман будет вам признателен.
— Вообще-то Мори славный парень. Может быть, чуточку слишком чувствительный…
— Я говорю о докторе Истмане. Его отце.
— A-а. Да, сэр. Спокойной ночи, сэр.
Барни сделал несколько шагов, когда его вновь окликнули:
— Ливингстон, вот еще что…
Он остановился и обернулся:
— Да, сэр?
— О каких это бумагах вам говорил младший Истман?
Барни замялся, а потом вдруг разозлился и подумал, что хоть какая-то часть жизни Мори Истмана должна остаться в неприкосновенности.
— Понятия не имею, сэр. Наверное, бредил.
Декан Холмс кивнул. Барни воспринял это как разрешение идти и устало побрел к себе.
Проходя мимо комнаты Мори, он заметил, что дверь все еще открыта нараспашку. Барни зажег свет и вошел. В каретку портативной пишущей машинки был вставлен недописанный листок. Барни нагнулся и прочел. Это были мысли автора после первого дня занятий в медицинском.
«То
Реалисты-ученые скажут, что не более чем электрические импульсы; люди религиозные могут определить это как святой дух. Я гуманист, и то, что я сегодня увидел, я назвал бы отсутствием души.
Так куда же она отправилась?»
Барни собрал десяток страниц незаконченного «творения» Мори, выключил свет и печально побрел в свою комнату. Он сейчас чувствовал настоятельную потребность отключить все мысли.
— Бог ты мой, Ливингстон, ты что, заболел? У тебя такой вид, будто ты всю ночь не спал!
— Я и не спал, — хрипло пробормотал Барни, держа в левой руке булку, а правой пытаясь намазать на нее джем. Координация движений явно была нарушена. На подносе у него стояли три чашки черного кофе.
— Могу я присесть или это столик для одних зубрил?
— Садись, Кастельяно, садись.
Лора села напротив и легонько забарабанила пальцами по столу.
— Ну и как? Расскажешь, что случилось?
— Я изучал эпителиальную ткань и так увлекся, что не заметил, как время пролетело. Когда очнулся, уже рассвело.
Лора протянула руку, взяла чашку кофе и произнесла:
— Чушь собачья! Я прекрасно знаю, что на самом деле произошло.
Отяжелевшие веки Барни вдруг поднялись почти до нормального положения.
— Неужели?
Она кивнула и расплылась в улыбке:
— У тебя было непредвиденное романтическое свидание. И кто была та счастливица, Ливингстон? Какая-нибудь медсестра?
— Прекрати, Лора! Разве я задаю тебе вопросы о твоей интимной жизни?
— Задаешь. И я обычно ничего от тебя не скрываю.
— Ну, на сей раз все совсем иначе. Я дал своего рода врачебную клятву. Пожалуйста, не дави!
Ему страшно хотелось поделиться с нею своими переживаниями, той болью и жалостью, которые он испытывал. Но он не осмеливался нарушить данное слово. Не из страха перед деканом, а из уважения к Гиппократу.
Он отхлебнул кофе:
— Какая гадость!
— На мой просвещенный взгляд, — весело заключила Лора, — вы с Гретой наконец нашли общий язык.
Барни выдавил усталую улыбку.
— И как ты это вычислила?
— Дедуктивная логика, Барн. Грета вернулась в третьем часу, а ты такой несвежий. Ты ведь даже не побрился!
— Правда, что ли? — Он провел ладонью по щеке. — Спасибо, Лора, я и впрямь не заметил. Ты не окажешь мне услугу, прежде чем оставить меня в покое?
— Конечно.
— Принеси мне еще один кофе взамен того, что ты стащила.
Лора любезно поднялась, чтобы взять ему очередную дозу кофеина, а его головная боль усугубилась болью душевной.