Исцеляющая любовь
Шрифт:
Подчеркнув божественный смысл происходящего, он спросил, не известны ли кому-либо из присутствующих причины, делающие союз Лоры с Палмером невозможным. Барни, который такие причины знал, принял тем не менее решение хранить молчание. Когда его преподобие поинтересовался, кто передает невесту в руки жениха, Барни объявил, что он.
В этот момент он вверил Лору опеке Палмера, который, как от него и требовалось, торжественно обещал взять ее в жены. Она в свою очередь поклялась «любить, почитать и слушаться своего нареченного до смертного
Палмер надел кольцо на палец Лоре. После еще нескольких банальностей, изреченных его преподобием, молодые впервые поцеловались в качестве мужа и жены.
И сейчас же струны бессмертного марша Мендельсона возвестили о том, что присутствующие могут перейти к столу и надраться до бесчувствия.
Не очень понимая, в чем теперь состоит его роль, Барни неподвижно наблюдал, как молодожены растворяются в толпе бросившихся их поздравлять гостей.
— Красивая пара, не правда ли? — спросил Ллойд.
— Да, — согласился Барни, охваченный непонятной печалью. — Мой брат Уоррен фотографирует их.
— А вы женаты? — полюбопытствовал викарий.
— Нет, сэр.
— Тогда, доктор, — с неподдельным энтузиазмом воскликнул священник, — у вас есть все шансы стать следующим!
В описываемый период Беннет Ландсманн переживал кризис самоопределения.
На собственном печальном опыте испытав тотальную расовую сегрегацию в Миллерсбурге, а затем менее откровенный, а потому более коварный социальный остракизм в Кливленде, он научился справляться с ударами судьбы. Теперь же он наивно полагал, что статус выпускника Гарварда заставит окружающих смотреть на него не сверху вниз, а скорее снизу вверх.
Но он ошибся. И очень скоро понял, что его соотечественники по-прежнему обращают внимание не столько на белый халат, сколько на черную кожу.
Жизнь в Нью-Хейвене, поблизости от места его интернатуры (а если повезет, то и ординатуры) — престижного госпиталя Йель-Нью-Хейвен, раскрыла Беннету глаза на печальную действительность и привела в смятение его дух.
Клиника находилась не просто рядом с местным негритянским гетто, а в самом его центре. И хотя жил он в суперсовременном доме рядом со Старым студгородком, возле которого ставил и свой новенький, подаренный Хершелем «ягуар», он прямо-таки физически ощущал эмоции местных чернокожих.
Профессура и студенты университета, почти сплошь белые, представляли собой состоятельную привилегированную часть общества, были богачи, элита. Черные же были людьми второго сорта, обреченными на прозябание в бедности. Ответвление от федеральной трассы номер 95, построенное на деньги Йельского университета и соединявшее его с гетто, воспринималось как хитроумная уловка: скоростная трасса служила своего рода крепостным рвом, призванным отгородить плебс от пребывающих в своей мирной цитадели патрициев.
Нельзя сказать, чтобы в госпитале, где оказался Беннет, царила сегрегация. Чернокожих и белых сотрудников
Беннет старался не терять присутствия духа и чувства юмора, но тем не менее ощущал себя потерянным. Он оказался на ничьей территории, между двумя четко разделенными слоями общества. Ни в том ни в другом он не чувствовал себя своим. Хуже того, ни одна сторона на его персону и не претендовала.
Не проходило дня, чтобы ему так или иначе не напоминали о том, что он «другой».
Однажды, дежуря в отделении неотложной помощи, он принял черную семью, попавшую в автомобильную аварию. Жена пострадала меньше всех и отделалась шоком. Ей было достаточно сделать укол демерола. Чтобы не терять времени, Бен решил самостоятельно выписать препарат из больничного распределителя.
Фармацевт взглянул на бумажку и уставился на него.
— Доктор Ландсманн? — спросил он. — Новенький, наверное.
— Не понял? — вежливо переспросил Беннет.
— Юноша, вы должны знать наши правила. Нам не разрешают выдавать такие лекарства санитарам. Только врачам или медсестрам. Скажите ленивому доктору Ландсманну, пусть придет сам.
— Я и есть доктор Ландсманн, — ответил Беннет, стараясь не повышать голоса.
Он был слишком смущен, чтобы разозлиться, и слишком обижен, чтобы броситься в атаку.
Глаза их встретились.
— Ой, прошу прощения, доктор, — фармацевт заговорил почтительно. — Я не знал… Ведь большинство персонала у нас…
— Я вас понял, — тихим голосом перебил Беннет. — Пожалуйста, выдайте лекарство. У меня там больная в шоке.
— Конечно, конечно.
Фармацевт повернулся и молниеносно принес препарат.
В следующую субботу между итальянской и негритянской группировками произошла разборка, результатом которой стало около десяти раненых, в том числе молодой негр с пулевым ранением в грудь из самодельного пистолета.
Заниматься им поручили Беннету. Вдвоем с сестрой они проворно доставили раненого в первую свободную операционную на этаже. Сестра побежала готовить шприц, а Беннет нагнулся, чтобы поближе осмотреть рану. Но стоило ему распахнуть рубашку у парня на груди, как тот прохрипел:
— Эй, мужик, не тронь! Позови мне врача!
— Я и есть врач, — сказал Беннет как можно спокойнее.
— Не надо мне мозги пудрить, здесь черных врачей нет. Зови мне начальника!
Беннет хотел было возразить, но тут вошел Хеб Гласс, такой же, как он, интерн, и попросил совета относительно доставшегося ему больного со множественными ножевыми ранениями.
Беннет повернулся к коллеге, чтобы вполголоса обсудить его проблему, а раненый завопил:
— Вот! То, что нужно! Пусть он меня лечит! Эта дырка в груди меня убьет. Скажи доктору, мне нужна срочная помощь.