Исчезающие люди. Стыд и внешний облик

Килборн Бенджамин

Как сказала одна пациентка, если бы ее возлюбленный был более искусен в обмане, у нее не было бы нужды не доверять ему, ее разочарования были бы менее значительными, а ей самой не пришлось бы испытывать боль оттого, что она не знает, кто она такая (т. е. она не узнала бы, что не знает). Она почувствовала потребность исчезнуть, чтобы избежать стыда, связанного с ощущением отсутствия. Явные несоответствия между тем, каким человек себя ощущает, и тем, как его воспринимают (будь то в реальности или в фантазиях), неизбежно ведут к фантазиям об исчезновении. Лучше уж быть никак не воспринимаемым. Лучше исчезнуть, умереть.

Невыносимый трутень: Самсон-борец

Эдип вынужден ощутить всю силу своего стыда, поняв, что, будучи оставленным в младенческом возрасте, он не мог видеть своей судьбы и не ведал о том, что идет к своей гибели. Точно так же слепой Самсон-борец Мильтона, поскольку сам Мильтон был слеп, более ярко должен выразить свою слепоту, каким-то образом сделав ее видимой для других. Однако это вызывает у него крайнюю степень отвращения к самому себе [296] . «Увидев» сложность своего положения, слепой

Самсон обрушивается на себя с испепеляющим презрением.

296

«Самсон-борец» (строки 73 и далее).

«Я жальче, чем последний из людей,Чем червь – тот хоть и ползает, но видит;Я ж и на солнце погружен во тьму,Осмеянный, поруганный, презренный.В тюрьме и вне ее, как слабоумный,Не от себя, но от других завися,Я полужив, нет, полумертв скорей.О, мрак среди сиянья, мрак бескрайний,Затменье без просвета и надеждыНа возвращенье дня!О, первозданный луч и божье слово;«Да будет свет. И стал повсюду свет!» —Зачем оно ко мне неприменимо?Луч солнца для меняУтратил прежний блеск,Поблекнув, как луна».

Самсон понимает, что именно он сделал, чтобы навлечь на себя такой невыносимый позор.

«/…/ Дай мне здесь остаться,Чтобы мой грех – позорную болтливостьЗаслуженною карой искупить.Чужую тайну безрассудно выдать,То, что нам друг доверил, разгласитьЕсть гнусность, за которую от насОтшатываются с презреньем люди,Якшаться не желая с болтунами,Чей лоб печатью глупости клеймен.Чем могу я, ослепленный,Поруганный, раздавленный, бессильный,Полезен быть народу своемуИ делу, мне порученному небом?Не тем ли, что сидеть у очагаКак трутень буду, жалость возбуждаяВ прохожих людях…» [297]

297

Строки 561 и далее. Ранее в поэме хор стенает:

«Что ему тяжелей —Рабство иль слепота,Эта тюрьма в тюрьме,Где беспросветен мрак?Зрячий порой напрасно сетует,Что дух его – пленник плоти.Нет, лишь душа того, чье зренье отнято,—Подлинно узница,Замкнутая в ночи телесной,Коей скончанья нет,Ибо внешний не может светВспыхнуть там, где навекВнутренний свет померк»

(строки 155 и далее).

Превратившись в постыдный объект, невыносимого «трутня», возбуждающего жалость, он не испытывает к себе ничего, кроме презрения, ощущаемого им со стороны окружающих. «Ты стал (О, худшая из тюрем) / Темницей самому себе». Его стыд невыносим, поскольку он очевидный и публичный, и его позор доступен всеобщему обозрению, как позор некогда великого общественного деятеля.

Стыд, исчезновение и травма

Серьезная травма вызывает переживания невыносимой беспомощности и страха. Естественной реакцией на это является стыд. Стыд из-за ощущения подобной беспомощности и стыд за те родительские фигуры, которые заставляют человека чувствовать себя подобным образом [298] . Лучше притвориться, что ничего не происходит, даже если стыд является единственно доступным способом ориентироваться в реальности. Когда остальные начинают верить в это притворство, то в центре существования самого человека образуется ужасная пустота. Страх, связанный с мыслью о том, что окружающие могут увидеть, усиливает преграды на пути установления взаимоотношений с людьми. Вспомните строчки из «Моби Дика»:

298

Мелвилл писал о своей семье: «Когда возникала опасность, что имя семьи может оказаться запятнанным, семья смыкала ряды и делала вид, что ничего неприглядного не произошло» (цит. по: Adamson, 1997, p. 14).

«Зови меня Ишмаэль. Несколько лет тому назад – неважно как именно давно – не имея денег в кошельке и не находя ничего интересного на берегу, я подумал, что поплаваю немного под парусами и посмотрю на воды океана. Вот так я отгоняю хандру и разгоняю кровь» [299] .

То, как мы «отгоняем ярость и разгоняем кровь», зависит, по крайней мере, отчасти, от нашей способности понимать и работать со своим стыдом, устранять в достаточной степени бессознательный стыд, чтобы не препятствовать работе горя и потери. В случаях серьезной травмы в детстве тело помнит, а разум забывает, как улыбка без кота в «Алисе» [300] . Защищаясь, младенец, который не может вынести чувства уязвимости и зависимости от

кого-то, причиняющего ему боль, идентифицирует себя с агрессором [301] . Такая идентификация с агрессором служит мазохистическим целям, а также является компенсацией перенесенного исчезновения самости. Как заметил Ференци, «слабая и недостаточно развитая личность реагирует на неожиданное неприятное событие не защитой, а исполненной тревогой идентификацией и интроекцией представляющего угрозу человека или агрессора». Таким образом, в осознании того, что именно происходит, присутствует глубокий стыд, стыд из-за соучастия, в которое травмированный ребенок невольно оказался втянут вместе с ответственными за его беды людьми [302] . Когда ее поразила болезнь глаз, Сюзен почувствовала себя невидимой, поскольку она не могла видеть и не могла думать о том, что другие видят ее. Ее чувство невидимости оказалось неэффективной защитой: оно не оградило ее. Вместо этого она почувствовала, что ее невидимость отвергает сам факт ее существования. Когда контр-фобическая потребность Сюзен видеть наталкивается на препятствие, то она становится жертвой ранних страхов полной и унизительной беспомощности. Таким образом, может показаться, что страхи исчезновения используют защитные механизмы, чьи оградительные функции больше не действуют или ощущаются как прискорбно недостаточные.

299

Moby Dick, or the Whale (Melville, 1988, р. 3).

300

Ференци (Ferenczi, 1985) пишет: «Человек расщеплен на психическое существо чистого знания, что наблюдает за событиями извне, и совершенно бесчувственное тело. Покуда это психическое существо достижимо для эмоций, оно обращает свои интересы к тем чувствам, которые единственно оставил после себя процесс, а именно – к чувствам нападающего» (р. 104).

301

Ференци пишет: «Обделенность любовью и полное одиночество вместе со своими потребностями в любви перед плотным и подавляющим большинством вызывают стыд и вытеснение (невроз) у так называемых нормальных детей». Далее он продолжает: «Психика, исключительная функция которой – ослаблять эмоциональное напряжение и избегать боли, в момент гибели собственной личности словно бы автоматически перенаправляет свои функции облегчения боли на страдание, напряжение и страсти нападающего, единственного существа, обладающего чувствами, то есть – отождествляется с ними», ibid.

302

Ibid., p. 163.

Марк, который ребенком все время ощущал страх исчезновения, отвергнутый и «не-видимый» родителями, сказал о связи между удивлением и фантазиями об исчезновении.

«Исчезновение имеет отношение к безопасности. Как только начинаешь бороться за свое место, получаешь наказание, какое-то физическое наказание, например, бьешься головой о машину, когда садишься. Можно стукнуться или удариться, удариться очень больно. Это невозможно описать словами. Очень пугающе. Хуже всего то, что это случается абсолютно неожиданно. Всегда неожиданно. Если бы вы знали, что это случится, то вы могли бы это предупредить. Но это происходит, и оказывается просто сокрушительным».

Другой пациент видел сон, выражающий ужасающее пренебрежение и нераспознанную опасность.

«На улице был ребенок, который оказался в опасности. Мать выбежала туда, чтобы спасти его, при этом оставив своего собственного ребенка без внимания и присмотра. Затем кто-то пытается успокоить сильно плачущего младенца. На младенце своего рода костюм кота, но оформленный как Статуя Свободы. Однако, хотя младенец затих, эта женщина не сообразила, что она случайно надела на рот и нос младенца пластиковый пакет в виде маски и что ребенок задыхается. Она поняла это и сняла пакет/ маску. Младенец был почти мертв».

Мать не замечает, что надевает пластиковый пакет на ребенка, и тем самым душит его. Когда же она это замечает, то ребенок почти мертв. В анализе этой женщины наличествует множество подобных образов, в которых она не видит и не может видеть многих вещей. Одной из ассоциаций к этому сну предшествовали слезы, которые она не могла связать ни с чем конкретным. Эту ассоциацию пациентка выразила в форме ощущения, что она никогда не была тем человеком, каким ее хотел видеть отец, и что ее матери вообще не было дела до того, кем она хотела быть. С четырехлетнего возраста она помогала слабым и больным животным – птичкам, белкам и кошкам. Когда она повзрослела, к их числу прибавились голуби, цыплята и бездомные собаки. Она не могла видеть того, на что не смотрели ее родители, даже если это была она сама. Задыхающийся младенец исчезает из поля зрения ее матери, а также из ее собственного взрослого сознания, поэтому она сосредоточилась на помощи животным, даже и не подозревая, что за ними стоит умирающий ребенок.

В своем обычном стиле Пиранделло сравнивает травму с вызреванием посредством повреждения. Фрукты, сорванные для продажи слишком рано, намеренно повреждаются, чтобы они выглядели спелыми. «И именно так мой дух, еще зеленый, обрел свою зрелость» [303] . Когда с беспомощным ребенком жестоко обращаются и его страдания превышают пределы способности понимания его маленькой личности, то ребенок оказывается «вне себя», он переходит в состояние «несуществования», исчезает [304] . Детская травма затрудняет выход из эдипальных конфликтов, иногда приводя к фантазиям о психическом исчезновении и к тревоге по поводу облика. В своем ярком и открывающем широкие перспективы труде о самообладании

303

The Late Mattia Pascal (Pirandello, 1964, p. 47).

304

The Clinical Diaries (Ferenczi, 1985, p. 32–33).