Исчезнувшая страна

Дашевский Валерий

– Если что-то будет, жди меня у ворот. Слышишь?

Мы вышли. Асфальт был освещен, и папа легонько подтолкнул меня ладонью.

– Ступай, – сказал он, – я сейчас вернусь.

Они всей компанией стояли в глубине улицы, там, куда не доходил свет из окон. Лица их смутно белели в темноте, и, когда папа вошел в освещенное пространство на дороге, их разговор сразу смолк и папа сказал в наступившей тишине отчетливо и спокойно:

– Н-ну!

Они обступили его сразу. Я видел, как папа двигался среди нападавших, увертываясь от ударов, потом круг распался, потому что один из них выкатился на тротуар, кто-то вскрикнул пронзительно и дико, я увидел папу и второго, осевшего у него в ногах, и папа стал отступать к светлому

пятну, когда они кинулись опять. Я видел, как высокий схватил папу за ноги и остальные повалили его, и вот они держат папу и высокий поднимается с земли, я бросился к ним, но они были далеко и приближались медленно, и высокий ударил папу в лицо, потом поднял руку и снова ударил, я закричал, подбегая, тогда папа вывернулся у тех, кто держали его, и сбил с ног одного и другого. Высокий схватил папу, и, когда папа ударил его по животу, охнул, и стал валиться вперед, но папа не дал ему упасть. Он поднял его за отвороты пиджака и двинул так, что по всей улице было слышно. Мы быстро пошли прочь, и папа на ходу вытер разбитый рот тыльной стороной ладони.

– Чего ты кричал, черт возьми? Я где тебе сказал ждать? – спросил он меня. Я взял его за руку и мы пошли быстрее.

Мы пришли домой, и папа втирал камфорное масло в кровоподтек под глазом, мы сидели на кухне и теперь мне было совсем не страшно. Мы долго сидели на кухне, папа втирал масло и рассказывал, как он работал на стройке, а вечерами ходил на тренировки, как они с дядей Витей Дамановым жили в общежитии и вместе ходили на танцы – там он познакомился с мамой и назначил ей свидание, а когда надо было идти, дядя Витя уговорил папу надеть собственный дяди Витин костюм, и пиджак был еще ничего, а брюки пришлось подкатать и подпоясать, и папа весь вечер ходил с мамой в застегнутом пиджаке и был весь мокрый. Потом у них проводились соревнования; мама пошла смотреть, и бокс ей ужасно не понравился.

– Она ничего не понимала в этом, – сказал папа. – Так и не научилась.

– А когда я стану старше, я тоже стану боксером?

– Не знаю, – сказал папа. – Мне бы не хотелось, чтобы ты стал боксером.

– Почему?

– Нельзя быть просто боксером. Можно быть инженером и боксером. А просто боксером – нет.

– Но ты ведь просто боксер?

– Да, – сказал папа. – Я – да.

Мы сидели и разговаривали, и вспоминали о том, как здорово было, когда папа выступал. Как мы приехали под Алушту на сборы Центрального совета, как папа тренировался, а я ловил крабов, а вечерами мы ходили на танцы в соседний дом отдыха, и однажды туда пришла женщина с девочкой, и папа пригласил ее маму потанцевать, а я остался с девочкой на скамейке и рассказал ей, что папа готовится к первенству Союза. Потом мы не видели их два дня, и я было совсем расстроился, да только папа сказал:

– Гляди в оба, малыш. Она еще вернется.

И она пришла с мамой. Папа посадил нас в буфете, а сам долго гулял по набережной с ее мамой, а после, когда мы проводили их и шли назад, спросил:

– Они тебе понравились?

И я ответил:

– Нет. Не очень.

Папа засмеялся и как-то странно поглядел на меня. Потом сказал:

– Понятно.

И засмеялся снова.

Это было три года назад, и теперь я жалел, что мы больше не были под Алуштой – не потому, что там осталась эта женщина с девочкой, а оттого, что там был юг, и папины друзья из сборной, и дядя Витя Даманов, и это было время, когда папа еще выступал.

Мы сидели долго, потом пошли спать, и лежа слушали по радио спортивный дневник, и мне совсем не хотелось спать, а когда передача закончилась, папа сказал:

– Завтра идем тренироваться.

– Зачем? – сказал я. – Ты ведь уже бросил.

– Мне прислали вызов на Центральный совет. Бои месяца через полтора. За первое место мне могут восстановить звание.

– С тебя ведь сняли мастера.

– Восстановят,

если выполню снова. Главное, тогда мне дадут тренировать.

Мы начали готовиться. Вернее, тренировался папа, а я бегал по залу, стучал на мешках и смотрел, как он работает на ринге. Ему пришлось сразу начать придерживать вес, потому что он хотел поехать в шестьдесят семь килограммов. Он тренировался в лыжном костюме и выкручивал его после тренировки. Каждый раз он стирал дома костюм и выходил на ринг подтянутый и аккуратный, и сначала костюм становился мокрым между лопаток, а к концу темнел весь, и вот уже папа выходит из ринга мокрый, будто его окатили из ведра, садится рядом со мной на скамейку и говорит:

– Чертова это работа – делать вес, малыш!

Не представляете, как я радовался, что он снова начал тренироваться.

Так мы работали весь месяц.

Утром, когда я уходил в школу, папа делал пробежку до парка, потом бегал по аллеям спринтерским бегом – три минуты бег, минуту ходьба, а в воскресные дни я бегал вместе с ним.

Была осень, мы выбегали из дому рано, пока холодно и никого нет на улицах, и когда бежишь, кажется, что асфальт мерзнет у тебя под ногами, но быстро согреваешься. А потом вбегаешь в парк, деревья голые, и, когда сворачиваешь с аллеи, листья, покрытые утренним инеем, пружинят под ногами. И мы бежим спринтерским бегом – три минуты бег, минуту ходьба, и воздух холодный и свежий, и папа бежит впереди, и я вижу, как спина его вздрагивает от толчков, потом перестаю видеть и смотрю под ноги. Бег укачивает меня, и я забываю, что через неделю мы уезжаем в Донецк на Центральный совет «Спартака».

Мы заняли места, подошел дядя Витя и сел с нами за столик.

– Что ты будешь? – спросил его папа. – Горячее будешь?

И дядя Витя сказал:

– Пожалуй, нет.

– Может, вообще не будем есть?

– Спроси, есть у них молоко? Молока бы я выпил.

Мы сидели в ресторане при гостинице. Дядя Витя был в темных очках. Под вечер здесь собиралось много народа, и ему не хотелось, чтобы выдели, какие синяки у него под глазами. Мы взяли по стакану молока и мне мороженое.

– Долго еще? – спросил папа.

– Почти час, – сказал дядя Витя. – Время еще есть.

– Интересно, почему он снялся? – сказал дядя Витя. – Заболел, наверное.

– Не знаю, – сказал папа.

– Наверное, заболел.

– Просто испугался, – сказал я. – Правда, папа?

– Не знаю, – сказал папа.

– Ты бы его побил, – сказал я. – Ты бы из него котлету сделал. Подумаешь, какой-то кандидат.

Папа выпил молоко и теперь просто сидел, глядя перед собой.

– Это хорошо, что он не вышел, – сказал я. – Теперь тебе только один бой.

– Ешь мороженое, – сказал папа. – А то растает.

– Да, – сказал я. – Выиграл – и сразу мастер.

Папа не ответил.

Я доел мороженое. Папа расплатился, и мы поднялись в номер. Мы могли бы остановиться в общежитии вместе со всеми, но папа не захотел. Папа и дядя Витя уложили в сумку капу, бинты, форму и полотенце. Дядя Витя сказал:

– Ну, посидим на дорожку.

Мы сели на кровати, и я подумал, что дядя Витя, должно быть, здорово жалеет, что вчера проиграл Баеву, и папа, должно быть, здорово волнуется, только по ним этого не скажешь.

Мы вышли, папа запер дверь, а ключ отдал дежурной. Мы постояли у входа в гостиницу, а когда такси подъехало, сбежали вниз и сели.

– Дворец спорта, – сказал дядя Витя.

Папа сел впереди с шофером.

– На бокс? – спросил шофер.

– Да, – сказал папа.

– Люблю бокс. Сам никогда не занимался этим делом, но смотреть люблю.

– Да, – сказал папа.

– И сегодня пойду смотреть. Отгоню сменщику машину и сразу пойду. Сегодня есть на что посмотреть.

Мы выехали на проспект. Ветровое стекло заливало, и казалось, всё вокруг плывет в воде.