Исчезнувшее свидетельство

Сударушкин Борис Викторович

В этой описи «Хронограф в десть» значится под номером 285. Слева от порядкового номера писец, отмечая наличие, ставил крест. «Хронограф в десть» отмечен знаком наличия, но на поле справа от названия рукописи можно было разглядеть тщательно затертую запись, которую прочитали как «Отданъ».

Эта же запись стояла напротив еще трех рукописей: «Часослова писаного на пергамене», «Псалтыри на пергамене», «Аввы Дорофея». Но судьба этих рукописей более-менее ясна – к моменту составления описи их в монастыре уже не было, знаком наличия они не отмечены.

А вот с Хронографом, в котором находилось «Слово о полку Игореве», дело обстояло сложнее.

– Возможно, писец по ошибке отметил его крестом, имея в виду наличие следующей рукописи, –

«Книги певчая праздники в переплете вдесть», напротив которой тщательно зачеркнуто слово «Отданъ», – возбужденно говорил Пташников. – Можно предположить, что эта запись относилась к Хронографу.

Окладин недоверчиво покачал головой, однако промолчал. Так дело было или иначе, но путаница произошла именно с той рукописью, которая нас интересовала. Одно это, доказывал краевед, свидетельствует о том, что кто-то проявил к Хронографу особое внимание.

В 1788 году по указу Екатерины Второй о предоставлении в Синод описей казенного имущества была сделана еще опись. Вероятно, инициатива в данном случае исходила от Мусина-Пушкина, назначенного обер-прокурором Святейшего синода. Здесь напротив четырех, вместе с Хронографом, рукописей, которых, вероятно, не было в наличии при составлении предыдущей описи, стояла отметка: «За ветхостью и согнитием уничтожены».

Казалось бы – все ясно. Однако и в этой описи Хронографу было придано особое внимание.

Во-первых, слева от его порядкового номера кто-то карандашом поставил знак нотабене – знак особого внимания.

Во-вторых, справа от названия Хронографа, подчеркнутого волнистой линией, стояла запись «Иподиакон Соколов».

В-третьих, той же рукой напротив следующей рукописи – «Книга певчая праздники в переплете в десть», которую в предыдущей описи вроде бы спутали с Хронографом, – было поставлено четыре вопросительных знака.

– Таким образом, – подвел итог краевед, – кто-то приложил немалые усилия, чтобы подготовить почву для списания Хронографа, потом кто-то другой обратил на эти усилия внимание. А вся эта история с правкой описей показывает, что Хронограф имел особую ценность, так как в нем было «Слово о полку Игореве»…

Наверное, в кратком изложении сообщение краеведа не так интересно, как показалось мне в тот вечер. Даже невозмутимый Окладин несколько раз склонялся над фотокопиями монастырских описей, пытаясь разрешить тайну загадочных пометок.

– Не сделана ли запись «Отданъ» рукою Иоиля Быковского? – спросил он Пташникова.

– Нет, это не его почерк.

– А кто такой иподиакон Соколов?

– Неизвестно.

– Может, именно он провел операцию со списанием Хронографа за ветхостью? Впрочем, инициатива могла исходить от самого Иоиля Быковского.

– Судя по всему, приписка сделана гораздо позднее, уже в девятнадцатом столетии. Да и не стал бы архимандрит затрачивать такие усилия по пустякам, – возразил краевед Окладину.

Тот остался при своем мнении:

– Возможно, он и не хотел заниматься таким неблагодарным делом, да пришлось.

– Что же, по-вашему, могло заставить архимандрита пойти на это? – спросил я Окладина.

– Сначала Иоиль Быковский кому-то отдал четыре рукописи во временное пользование, а потом, потеряв надежду получить их обратно, вынужден был провести операцию с уничтожением приписки «Отданъ».

– Кому он мог отдать эти рукописи?

– Или сразу Мусину-Пушкину, или его комиссионеру, или Арсению Верещагину, который затем передал их графу, – ответил мне Окладин. – Между ними существовали особо доверительные отношения, Верещагин не раз отправлял графу редкие книги. А может, в истории с Хронографом Иоиль Быковский вообще не был замешан: его поставили перед фактом – и он вынужден был смириться с потерей рукописи. Или он вовсе не знал об этой потере. Монастырские описи составлялись периодически, в присутствии должностных лиц монастыря. Новые описи полистно подписывались казначеем и ризничим, у каждого в опечатанном

шкафу хранилось по экземпляру этой описи, заверенной подписью настоятеля монастыря и скрепленной сургучной печатью. Описи составлялись по наличию монастырского имущества. Если что-то пропало, не сохранилось, об этом делалась пометка в старой описи, и виновный – казначей или ризничий – писал донесение настоятелю монастыря. Поэтому можно сделать вывод, что к моменту ухода Иоиля Быковского на пенсию Хронограф еще находился в книгохранительнице, он к его списанию никакого отношения не имел. Хронограф исчез из монастыря в период с 1788 года по 1792-й. Если учитывать, что Мусин-Пушкин стал обер-прокурором Синода в 1791 году, то этот отрезок времени еще сократится. Таким образом, можно сказать, что Мусин-Пушкин просто очернил покойного – ведь получается, что если граф приобрел Хронограф у Иоиля, то архимандрит владел им незаконно. Вы можете согласиться с подобной версией? – спросил Окладин краеведа.

– Ни в коем случае!

– Значит, сиятельный граф Мусин-Пушкин дал Калайдовичу ложные показания, он приобрел Хронограф не у Иоиля Быковского, – заключил Окладин.

Логика его рассуждений так подействовала на Пташникова, что он не сразу смог собраться с мыслями.

– Сразу после смерти Иоиля Быковского архиепископ Арсений Верещагин срочно сообщил об этом Бантышу-Каменскому – в дальнейшем участнику первого издания «Слова о полку Игореве». И сообщил необычным способом – тайнописью. К чему такая предосторожность, объяснить трудно, но сам факт говорит о каких-то особых отношениях между бывшим архимандритом и архиепископом. Думаю, это сообщение стало как бы разрешением назвать место приобретения «Слова о полку Игореве». Я понимаю, что исправления в монастырских описях бросают тень на Мусина-Пушкина – теперь ясно, что Хронограф он приобрел не совсем законным способом, – но они же неопровержимо доказывают, что «Слово» было найдено в Ярославле, – твердо заявил Пташников.

– Пока вы доказали только то, что Хронограф исчез из Спасо-Ярославского монастыря при весьма загадочных обстоятельствах. Но было ли в нем «Слово о полку Игореве»? – с сомнением проговорил Окладин.

Глава третья. Таинственный архимандрит

Я видел: Пташников едва сдерживает раздражение.

– Вместе со «Словом о полку Игореве» в мусин-пушкинском сборнике было так называемое «Девгениево деяние», из которого сохранилось несколько выписок, сделанных Карамзиным. А в 1744 году «Девгениево деяние» переписывал ярославский посадский Семен Малков. Исследование показало, что этот список – копия редакции мусин-пушкинского сборника. Следовательно, Семен Малков переписывал его из Хронографа со «Словом о полку Игореве». Примерно в то же время работал над своим «Описанием земноводного круга» Василий Крашенинников. В числе источников, которыми пользовался, он называет «Большой рукописный Гранограф Спасова Ярославского монастыря», то есть тот самый Хронограф, в котором было «Слово о полку Игореве».

– Но ведь Василий Крашенинников даже не упомянул «Слово». Это подозрительно. Можно предположить, что в середине восемнадцатого века «Слова о полку Игореве» в составе Спасо-Ярославского Хронографа не было. Вспомните, как, перечисляя входившие в сборник со «Словом» произведения, Карамзин назвал только переводные повести и даже не обмолвился о Хронографе и Временнике. Их читал Крашенинников, но он не заметил «Слова».

– И что же из этого следует? – сердито спросил Пташников.

– А то, что Мусин-Пушкин мог найти «Слово о полку Игореве» в составе с переводными повестями, – именно такой сборник и видел Карамзин. Позднее, когда встал вопрос об издании, граф добавил к этому сборнику Хронограф и Временник, то есть создал конволют – сборник из различных, прежде самостоятельных произведений. И сделал это исключительно с одной целью – скрыть незаконность приобретения «Слова о полку Игореве».