Исчезнувший человек
Шрифт:
Но все обстояло совсем иначе: карточные фокусы, которые сейчас с отсутствующим видом проделывал Мальэрик, не были ни иллюзией, ни чудом; в основе этих тщательно отрепетированных упражнений лежали непреложные законы физики.
О да, почтеннейшие зрители: то, что вы уже видели, и то, что вам еще предстоит увидеть, – все это абсолютно реально.
Реально, как пожирающий плоть огонь.
Реально, как веревка, впивающаяся в белоснежную
Реально, как стрелки часов, медленно движущиеся навстречу тому ужасу, который испытает наш следующий исполнитель.
– Эй, привет!
Молодая женщина присела возле постели, на которой лежала ее мать. За окном, на аккуратно подстриженном газоне, стоял высокий дуб, ствол его обвивал плющ, всегда выглядевший по-разному. Сегодня анемичное растение ничуть не напоминало ни дракона, ни стаю птиц, ни солдата. Это обычное городское растение изо всех сил пыталось выжить.
– Ну как ты себя чувствуешь, королева-мать? – спросила Кара.
Это обращение появилось после одной из поездок, которые они обычно совершали всей семьей, – на сей раз в Англию. Родителей Кара называла «ваше королевское величество» и «королева-мать», себя – «королевский отпрыск».
– Прекрасно, дорогая. А как у тебя дела?
– Лучше, чем у одних, но не так хорошо, как у других. Ну как, нравится? – Протянув руку, Кара показала свои коротко подстриженные ногти – они напоминали черные клавиши рояля.
– Очень мило, дорогая. От розового цвета я уже немного устала. Сейчас он встречается везде и страшно примелькался.
Поднявшись, Кара поправила соскользнувшую вниз подушку, после чего снова села и сделала глоток из принесенного с собой большого термоса; кофе был единственным наркотиком, который она употребляла, зато очень часто и помногу. За утро это была уже третья чашка.
Ее короткие волосы сейчас были красновато-фиолетовыми; вообще за годы пребывания в Нью-Йорке она успела перекрасить их почти во все цвета радуги. Нынешнюю ее прическу некоторые называли стрижкой «под эльфа»; Каре такое название совсем не нравилось, и она предпочитала называть ее просто «удобной». Можно выйти из дома уже через несколько минут после душа – настоящее благо для тех, кто ложится не раньше трех ночи и не относится к числу ранних пташек.
Сегодня на ней были черные облегающие брюки и – хотя ее рост едва превышал пять футов – туфли без каблука. Темно-фиолетовая блузка без рукавов позволяла разглядеть красивые тугие мышцы. Кара училась в колледже, где основное внимание уделялось не физической подготовке, а политике и искусству, однако, окончив его, вступила в гимнастический клуб «Голд Джим» и теперь постоянно сгоняла вес и бегала трусцой. Прожив восемь лет в богемном районе Гринвич-Виллидж и приближаясь к тридцати, Кара сохранила необычно белую кожу, без татуировок и наколок.
– Да, имей в виду, мама. Завтра у меня представление. Одно из тех, что устраивает мистер Бальзак.
– Да, я помню.
– Но на этот раз все будет иначе. Сейчас он разрешил мне выступить соло.
– Да
– Чистая правда!
Мимо палаты по коридору проковылял мистер Гелдтер.
– Привет!
Кара рассеянно кивнула ему. Когда ее мать впервые приехала сюда, в Стьювсант-Мэнор, один из лучших в городе домов для престарелых, о ней с Гелдтером много шушукались.
– Они считают, что мы с ним живем, – шепотом сообщила она дочери.
– А разве нет? – спросила Кара, считая, что после пяти лет вдовства матери пора бы уже найти себе мужчину.
– Конечно нет! – с искренним возмущением отрезала мать. – Как ты можешь предполагать такое! – Этот эпизод очень точно характеризовал ее: легкую непристойность она допускала, но, перейдя некоторую черту, человек становился Врагом с большой буквы – даже если он был ее собственной плотью и кровью.
Подавшись вперед, Кара продолжала рассказывать матери о своих планах на завтра. При этом она внимательно разглядывала ее. Для семидесяти пяти лет кожа матери была на редкость гладкой и розовой; в поседевших волосах все еще виднелись черные пряди. Штатная парикмахерша сегодня завила их и собрала в пучок.
– В любом случае, мам, кое-кто из моих подруг будет там; хорошо, если бы и ты приехала.
– Постараюсь.
Кара внезапно осознала, что кулаки ее плотно сжаты, тело напряжено, а дыхание участилось.
Постараюсь…
Кара закрыла глаза, наполнившиеся слезами. Черт побери!
Постараюсь…
Как это неправильно, со злостью подумала она. Раньше мать никогда не сказала бы: «Постараюсь». Это не в ее духе. Она могла бы или категорически заявить: «Все, дорогая, я буду там! В первом ряду», или холодно отрезать: «Нет, завтра не смогу. Тебе следовало предупредить меня пораньше».
«Постараюсь» – совсем не похоже на мать. Она или решительно за, или столь же решительно против.
Но не теперь – когда она вообще едва похожа на человека. В лучшем случае это ребенок, спящий с открытыми глазами.
На самом деле эта беседа происходила только в воображении молодой женщины. Правда, слова Кары были вполне реальны, а вот все, что якобы произнесла ее мать, начиная с «Прекрасно, дорогая. А как у тебя дела?» и кончая смутившим Кару «Постараюсь», молодая женщина выдумала.
Увы, сегодня ее мать вообще не произнесла ни слова. То же самое было вчера и позавчера. Она лежала в коме возле увитого плющом окна. Порой она приходила в себя, но несла полную чепуху, словно какие-то невидимые беспокойные мысли тревожили ее, понапрасну вороша память.
Иногда все же наступали моменты просветления, и хотя они длились недолго, отчаяние Кары проходило. Когда же молодая женщина уже была готова смириться с худшим – с тем, что ее мать ушла навсегда, – та вдруг возвращалась и становилась почти такой, как до кровоизлияния в мозг. И решимость Кары исчезала: так обманутая женщина прощает своего непутевого мужа, если тот проявляет малейшие признаки раскаяния. В такие минуты она убеждала себя, что мать выздоравливает.