Исход (часть 1)
Шрифт:
— Живу здесь, при госпитале, вот там возле канцелярии — раньше там была каморка школьной сторожихи. Мне трудно ходить, ноги болят очень. Иду к себе, полежу, а то проходу не дают. Солдаты зубоскалят со мной, для них я представляюсь чем-то вроде дрессированной обезьяны. Расспрашивают о жизни при коммунистах. Как-то мне доверили даже майора, у них один из хирургов недавно умер, паралич сердца. Говорят, он много пил, хороший хирург, умелые руки, я ему ассистировал.
Беспалов говорил быстро, проглатывая слова.
— Виктор Ильич!
— Что, Володя? Осуждаешь, а по какому праву?
— Как вы
— Виноваты мои руки. А то меня просто убили бы, как остальных, там, за городом, на Стрелецких пустырях, ведь у меня зять видный партийный работник. Ты знаешь, Володя, мои дочь и внучка остались в городе… Так случилось, ты знаешь, ужасно. Девочку мы назвали Машенькой… Лукавая, умная девочка…
— Виктор Ильич, после всего…
Скворцов не мог закончить, ему показалось слишком жестоким то, что он хотел сказать; на старых-старых деревьях школьного сада, на липах и тополях кричали грачи, у них появилось шумное и прожорливое потомство; Беспалов проследил за его взглядом.
— Володя, — сказал он, — я работаю, я честно работаю. Недавно я делал сложную операцию. Осколок в плевре, чуть-чуть — и конец, сейчас он уже ходит, вон во дворе, видите, их четверо, вон, справа, высокий.
— Простите, Виктор Ильич…
— Недавно он ударил меня, кажется, я поэтому его запомнил, даже фамилию. Эрих Хольт.
— Эрих Хольт?
— Вот видишь. Он мне сказал всего: «Ты, большевистская морда, посторонись, дай дорогу солдату». По крайней мере, я так его понял. Он куда-то шел, и я не успел посторониться… Он из СС. Еще никогда я так не работал, потому что, потому что… Пусть мне не выйти отсюда, но они не трогают мою дочь и внучку, они обещали…
— Не слишком ли дорогая цена?
— Молчите, Володя, — с неожиданной силой сказал Беспалов. — Молчите, вы молоды, меня никогда вам не понять. Что еще у меня осталось в жизни, кроме дочери и внучки? У вас еще все будет, и дети, и внуки, а у меня уже ничего не будет. Как же я могу? Я не могу, Володя, не говорите мне.
— Вы умный человек, врач, хирург… Я задам вам только один вопрос…
— Мне пора идти, меня уже ждут… Мы слишком долго с вами стоим…
— Вы бываете в своей семье?
— Нет, нет, мне нельзя, но мне обещают, как только чуть разгрузится госпиталь…
— И вы верите?
— А что мне остается?
— Я уведу вас, вы будете очень нужны… своим.
— Что? Что? — быстро переспросил Беспалов и сразу же чуть отступил назад. — Молчите, молчите, Володя. Не надо ничего. Не трогайте меня. Занимайтесь своим делом и оставьте меня в покое, у меня есть внучка…
— Завтра в это время я буду на этой скамейке, а сегодня я все узнаю о вашей дочери, внучке. У вас старый адрес?
— Мне так говорили… Не приходите, Володя.
— Не в моей власти, Виктор Ильич, прийти или не прийти. Я здесь работаю тоже. Завтра здесь набросают разной дряни, возом не увезешь.
И Скворцов, щурясь, остался со своей повозкой около школы. В свое время он здесь учился, с восьмого класса до десятого, в то время в Филипповке была всего лишь семилетка.
Беспалов ушел не оглядываясь, его как раз позвали из окна первого этажа, где размещалась одна из операционных, и он ушел, тяжело припадая на больные, отечные ноги.
Скворцов глядел на ходячих раненых,
Подошла женщина лет тридцати с ведром отбросов; вываливая отбросы в ящик, перевернула ведро вверх дном, постучала им о край ящика и сказала буднично:
— Все в порядке, больше здесь не появляйся. Он здесь. Передай: он приступает к выполнению задания. В городе не задерживайся.
Скворцов с трудом заставил себя сидеть и не оглянуться; так, сказал он себе, значит, задание его выполнено и он может возвращаться, Адольф Грюнтер найден, правда, он его так и не увидел, но это не так уж важно. Можно возвращаться в отряд. Скворцов думал теперь о старом хирурге Викторе Ильиче и решил, что все-таки приедет сюда завтра, на свой страх, ведь задание выполнено — Грюнтер найден, а вернется он на день позже, человек стоит одного лишнего дня.
Дом большой и просторный, с фасада весь облупился от штукатурки, и Скворцов, медленно пройдя мимо, по противоположной стороне тротуара, решил, что весь этот дом занят каким-то немецким учреждением. Здесь, на втором этаже, в просторной четырехкомнатной квартире и жил известный хирург Виктор Ильич Беспалов, а теперь изо всех подъездов выходили военные, люди в штатском, деловитые, собранные женщины; выйдя из подъезда и словно встряхнувшись и сбросив с себя собранность и озабоченность, они шли дальше по улице развинченной походкой скучающих женщин, ищущих развлечений. Возле третьего подъезда стоял часовой, и сюда мало кто заходил. Но рядом в чуть покосившемся деревянном домике в окнах белели чистенькие занавесочки, и Скворцов решил рискнуть и вошел во двор домика, калитка была снята с петель. Старуха на крыльце мыла в жестяном тазу мелкую старую картошку, выковыривая ростки коротким ножом со сломанным наполовину лезвием. Старуха держалась строго и неприступно, по старости для нее, вероятно, перестало существовать чувство страха, увидев Скворцова, она равнодушно глянула и продолжала свое дело.
— Здравствуйте, — сказал Скворцов, и старуха пробурчала что-то в ответ, шевельнув морщинистыми губами. — Можно попить, бабушка? — попросил Скворцов; старуха указала ему на ведро, прикрытое деревянным кружком; кружка стояла сверху. Старуха не произнесла ни слова и не перестала перебирать картошку.
Скворцов зачерпнул воды, напился; присев на ступеньку, пониже старухи, он закурил.
— Бабушка, — решился Скворцов, — рядом с вами, вот в соседнем большом доме жил такой врач-старик, Беспалов фамилия.
— Вы опять из полиции? — впервые открыла рот старуха. — А я вам и сейчас говорю, напрасно стараетесь. И я вам не бабушка, у меня имя есть. Подальше от таких внучков унеси бог.
— Ну, ну, потише, — на всякий случай повысил голос Скворцов.
— Посадили в лагерь всю семью, а теперь ходят, стращают, держать язык за зубами велят. Сажать не надо, а теперь что стращать, никто руки марать не станет — добивать старика. У него и так полны штаны… Не могу я ничего делать у вас там в госпитале. Глаза не видят. Судна за вами таскать — сноровку иметь надо, ноги молодые. Мне шестьдесят девять стукнуло. Свою мать бы послал на старости лет… за вами, жеребцами, носить?