Исход (часть 1)
Шрифт:
Юрка, перестав прислушиваться, с изумлением глядел на Скворцова, тот, стаскивая сапоги, засмеялся и сказал:
— Баста, Юра. Ужинать и спать.
— Владимир Степанович, а кто такой фарисей?
— У древних евреев это человек, который думал одно, а делал другое. Знаешь, Юра, Библия и для меня — темный лес, я могу объяснить тебе не совсем точно.
— Пойду поищу воду, пить хочется, — сказал Юра.
— Сразу не пей, остынь немного. Завтра в ночь, кажется, доберемся уж до места.
— Схожу только посмотрю, где вода, Владимир Степанович.
— Ладно, захвати котелок, нужно поесть.
Скворцов лег навзничь, здесь преобладал сухой дубовый
— Ох, черт, давайте куда-нибудь перейдем, Владимир Степанович, зачерпнул я воды, озеро тут — чистое, а на самой середке чернеется что-то, не разобрал.
— Подожди, говори толком, партизан.
— Толком не поймешь, непонятное.
— Брось, за танками гоняешься, а какой-то чепухи испугался. Коряжина, наверное.
— Она хлюпает. А может, — Юрка понизил голос, — это та самая, что немцы зовут «черной смертью»? Ну, баба, что не поймают никак? Коленки хлоп, хлоп друг о дружку. Всю воду расплескал. Темно, и глаза из-под дуба огромные светятся, зверь не зверь, человек не человек. Хочу дернуть — не могу, если та самая баба, какое ей дело, немец я или нет? Кокнет — и все. Руки-ноги одеревенели.
— Брось ты, Юрка, — засмеялся Скворцов, — показалось. В лесу в сумерках бывает. Нервишки. Знал бы, захватил тебе брому. И потом, я слышал, исчезла эта женщина, баба, как ты говоришь.
— Ну, все равно, давайте куда-нибудь перейдем.
— Не дури, — сердито ответил Скворцов, чувствуя колючий озноб в плечах и вспоминая страх и рассказы детства, долгие зимние вечера, особенно под рождество, когда он забивался в угол, а тетка, поплевывая на пальцы, все пряла, равномерно гоняя колесо, и рассказывала ему о ведьмах и домовых, разной нечисти, что портит коров и насмерть загоняет, если невзлюбит, лошадей, и о том, как у нее самой в молодости все руки были в синяках, потому что домовой хозяин перед свадьбой сживал ее со двора.
На другой день вышли к опушке, в пяти километрах примерно торчала башня водокачки, виднелись крыши и других станционных построек. Дымил паровоз, вдоль дороги, недалеко от леса, расположился рабочий поселок в три десятка домов, покрытых щепой и тесом, и над ним стояло совершенно тихое небо, даже не верилось в присутствие здесь немцев и базы горючего и что здесь в семи километрах большой аэродром авиации дальнего действия; тишина кругом действовала угнетающе. Скворцов теперь уже точно видел, что дело трудное, недаром Трофимов, прощаясь, несколько раз повторил: «Смотрите, осторожнее…» Ночь выдалась прохладная, а костра нельзя было развести, лес есть лес: по-хорошему, после рассказа и разных сомнений Юрки, надо было отойти километров на пять, кто его знает — остался из чувства упрямства, хотя видел хмурое лицо Юрки, но нельзя же себе позволять бояться разного вздора.
— Вот здесь и подождем темноты, — сказал Скворцов.
— Угу, — отозвался Юрка неохотно, он тоже плохо спал.
— Ну, прошли твои страхи, — засмеялся Скворцов.
— А я вам говорю — сам видел, вот такие глазищи. — Юрка поднес кулаки к лицу и тоже засмеялся. — Ну, чуть поменьше, может, а все-таки…
Юрка прислушался, вытягивая шею; уши у него были оттопырены, он беспокойно вертел головой,
— Нехорошо как, а, Владимир Степанович, словно передохли все.
В поселке кое-где топились печи, на одном краю, на другом, и Юрка подумал о вареной рассыпчатой картошке, хорошо бы сейчас поесть свежей картошки и выспаться. Послышался далекий гул, и скоро над поселком, набирая высоту, прошло четыре тройки грузных «юнкерсов», они сделали разворот и ушли на юго-восток, и Юрка жадно глядел им вслед, вытягивая шею.
— Вот паразиты, — сказал он. — Интересно, куда это они?
Скворцов промолчал. Как ни странно, ему стало легче при виде «юнкерсов», все-таки что-то реальное в этой обманчивой тишине, и впервые мелькнула мысль, что дело может не выгореть. Он знал про тщательную кропотливую работу целой группы людей, которую вели здесь уже третий месяц. Безлюдье это — видимое безлюдье, здесь густо раскинули свои щупальца разведки СС и «Абвер», об этом говорил Кузин, и хотя лейтенант Кузин только командир разведки отряда — операция по уничтожению базы горючего в Россоши готовилась по указанию Москвы, и это Скворцова чем-то успокаивало и даже заставляло про себя чуть-чуть гордиться. Эта операция выходила за рамки действия одного отряда; Скворцов знал, ее давно готовили; Батурин на макете базы провел с ними тщательную подготовку как подрывник по всем узлам. Вспомнив все это, Скворцов успокоился, постаравшись уверить себя в благополучном исходе, ведь все тщательно подготовлено и продумано и остается только привести план в исполнение.
Подождав, пока окончательно наступит темнота, они полем вышли к поселку, к домику с двумя старыми тополями перед окнами; расположение домика Скворцов засек еще днем по острым одиноким вершинам двух тополей. В окнах домика не было света, сколько Скворцов ни присматривался, он не увидел ни малейшего движения; он подождал, осторожно два раза стукнул в стекло, Юрка, пригнувшись, стоял у забора и прислушивался.
Скворцов не заметил, откуда появилась невысокая старуха, почему-то в шапке-ушанке на голове, он даже вздрогнул, когда у него за спиной раздался ее голос:
— Кто будете?
— Да мы, хозяйка, пропавшую лошадь ищем. Серая масть, грива вытерта. Или свели ее, или сама забрела. Хотели спросить, не попадалась на глаза случаем.
Старуха неразборчиво поворчала в ответ; Скворцов понял только, что не хватало ей в семьдесят лет к чужим лошадям присматриваться. Скворцов ждал, стараясь разглядеть выражение лица в темноте.
— Так как, хозяйка? — спросил он опять. — Вы нам определеннее скажите.
— Что я вам скажу? Заходите в дом, какие ночью поиски, вот завтра будет утро, тогда и разговор.
Скворцов коротким свистом позвал Юрку.
— Ага, вас двое, значит, — сказала старуха. — Ну, ладно, все равно.
«Ведьма», — определил Скворцов, шагая вслед, он на ходу заметил расположение полуразвалившихся сараев, калитку в огород; старуха провела их в дом с заднего хода, через маленькую кухоньку с большой русской печью в боковую комнату, зажгла коптилку — чадящий фитилек в консервной банке. В комнате, низкой и без окон, стояла широкая кровать, стол, застланный клеенкой, на полу лежал самотканый коврик; теперь Скворцов мог разглядеть лицо старухи, она и в комнате не сняла шапки, и у нее не хватало верхних передних зубов, и она, вероятно, поэтому неохотно разговаривала, у нее было удлиненное лицо, огромные очки, и когда она хотела что-нибудь получше увидеть, она наклоняла голову и глядела исподлобья, поверх очков, высоко сдвигая брови на лоб.