Исходная точка интриги

Волк-Карачевский В.

Заговоры не всегда заканчиваются счастливо. Да, Воронцов и Шувалов, став на запятки возка дочери Петра, прокатились с ней до казарм Преображенского полка и въехали ко двору императрицы Елизаветы Петровны. А ведь это катание могло закончиться и по другому – и на каторге в Сибири, а то и на эшафоте.

Точно так же когда-то многие из стрельцов, не подумав о последствиях, поспешили за царевной Софьей. И очутились на лобном месте. Царь Петр сам рубил им горячие головы, кровь, говорят, ручьями текла по московским улицам.

И те из придворных и

вельмож, которые имели вес и силу при императрице Елизавете, тоже на стороне законного императора. В том числе и Воронцов, занявший после Бестужева-Рюмина место канцлера. Его племянница – фаворитка Петра III. Император намерен развестись с Екатериной, отречься от сына, он ведь, возможно, и не от него рожден, а от преступной связи с Сержем Салтыковым, – об этом многие говорят – а потом обвенчается с Воронцовой.

И тогда канцлер Воронцов – первый человек в государстве. И Шуваловы уже согласны уступить ему первое место, чтобы сохранить второе. А он не оттолкнет их, как-никак вместе ехали на запятках возка Елизаветы Петровны в Преображенские казармы…

Так что все силы на стороне законного императора Петра III и у заговорщиков нет никаких шансов. Поэтому уж лучше держаться в сторонке от заговоров, не прельщаясь ни скорыми чинами, ни придворными званиями. По крайней мере человек осторожный и дальновидный трижды подумает, прежде чем ввязаться в такое сомнительное дело.

А тем более подальше от этой смуты нужно быть Григорию Потемкину. Не обделенному чинами – он уже вахмистр, командир роты. И мало того, как свободно владеющий немецким языком, он назначен ординарцем шефа Конногвардейского полка принца Георга Гольштинского, дяди самого императора. Перед ним открыта завидная карьера…

Георг Голштинский уже объявлен главнокомандующим всеми войсками и его ординарец повыше некоторых генералов…

14. Государственный переворот

Звездный час.

Стефан Цвейг.

Рано утром был сбор войскам и били в барабаны. Гвардия сбегалась в мундирах старой формы к Казанскому собору.

В. В. Андреев.

Но Потемкин уговорил Бобарыкина свести его с заговорщиками. И через некоторое время вместе с ротмистром Хитрово настроил Конногвардейцев принять участие в готовившемся перевороте.

Государственный переворот – это нарушение присяги, это государственное преступление. На него можно решиться, хладнокровно преступив закон, в расчете на выгоды, или жертвуя собой ради фанатично исповедуемой идеи, или до одури напившись дармового вина в пьяной орущей толпе. Или просто по глупости.

Потемкин бросился в это рискованное и безнадежное предприятие не раздумывая и ни на что не надеясь, не по расчету, не с пьяного разгула, а потому что был влюблен. Потому что не видел смысла существования без нее – без Екатерины.

За

эти несколько лет он так и не оправился от потрясения, которое испытал, увидев ее впервые. Весь мир для него теперь заключался в ней. И, конечно же, она должна царствовать. Царствовать, блистать и сиять на троне, править государством, властвовать над миром, так, как она властвовала над его сердцем, душой и разумом, даже не зная, не догадываясь об этом.

Он был влюблен до умопомрачения. Слухи и рассказы о ее распутстве никак не отвращали его от Екатерины. И не порочили ее. Наоборот, влекли, притягивали с еще большей силой.

Да, возможно, она не от мужа родила наследника престола – от Сержа Салтыкова или от Захара Чернышева – какое это имеет значение? Понятовский, Гришка Орлов, Алексей Орлов… Разве не того же хочет он, Потемкин, разве не от того же он, как завороженный, заколдованный, готов идти за ней куда угодно? Можно ли остановиться, когда уже сорвал с женского тела одежды? Пусть даже не руками, а только глазами… Точно так же ему не остановиться, когда он думает о ней, вспоминает ее синие глаза, ее легкий жест рукой…

И вот это началось. Потемкин весь день метался, не помня себя. Сначала, разгоряченные вином и призывами бить немцев, конногвардейцы забрали из дома командира полка свои знамена, а самого перепуганного принца Георга Гольштинского, слегка помяв, посадили под караул. Стоило немалых усилий удержать их, чтобы они не прикончили известного грубым обхождением с подчиненными полковника.

Потом эту пьяную ораву нужно было привести к Казанскому собору, где все приветствовали императрицу, вместе с наследником Павлом, уже объявленную самодержицей.

Екатерина выехала к войскам на белом скакуне. Потемкина охватил восторг, он вместе со всеми орал во всю глотку, потрясал оружием, а когда она, выхватив шпагу и увидев, что клинок без темляка, растерялась.

Потемкин бросился к ней и привязал к эфесу ее шпаги свой темляк. Отсутствие темляка считалось дурной приметой перед боем.

Екатерина одарила расторопного конногвардейца многообещающим взглядом и, взмахнув шпагой, двинула свое воинство вперед – на Петергоф, где находился низложенный император, еще не подозревавший о своем низложении.

Узнала ли Екатерина в конногвардейце, повязавшем на ее шпагу темляк, смущенного студента, когда-то представленного к малому двору? Конечно же нет, она и тогда не приметила его, молчаливого и растерявшегося в шумной и веселой беседе. Поэтому и не узнала и теперь. Но зато теперь запомнила, и уже больше никогда не забывала.

Гвардейцы, еще в казармах сорвавшие новые прусские мундиры, в которые их нарядил несообразительный император, и облачившиеся в припрятанные старые, елизаветинские, то есть еще петровские, легендарные зеленые – русские мундиры славных времен – нестройными колоннами отправились в поход, чтобы завершить успешно начатое дело. Все были пьяны, а Потемкин, не выпивший ни капли хмельного вина, казался пьянее всех.