Исходная точка интриги
Шрифт:
Но взбалмошный Петр III не устраивал ни Панина, ни Разумовского. Оба преследовали далеко идущие цели – Разумовский подумывал о независимости Украины и наследственном гетманстве. А Панин, великий мастер провинциальной ложи, уже готовил конституцию и набрасывал план верховного совета, устроенного наподобие парламента.
Так что шансы у заговорщиков были немалые.
И какой ни есть буян и бесшабашный гуляка Орлов, а за ним пьяная толпа гвардейцев – немалая сила, их всех больше десяти тысяч, тогда как у Петра III тысячи полторы преданных ему гольштинцев. А кроме того, с Орловым братья – один гигант Алексей Орлов, хитрый и коварный Алехан, немереной силы и безрассудной смелости
Так что затея не была безнадежной.
Но более всего склоняла чашу весов в свою пользу сама Екатерина. Она жила мечтой о троне, она поставила на карту все, рискуя жизнью. Она вместе с актером Волковым расписала этот переворот по ролям, как пьесу на подмостках сцены. Она пообещала тем, кто согласился примкнуть к заговору – Орловым, Панину, Разумовскому, Дашковой, все, что они хотели. Она нашла деньги, тайно взяв кредиты у английских купцов и банкиров.
Ее жизнь висела на волоске. Вот Гудович, генерал-адъютант Петра III, сообщает ему о готовящемся дворцовом перевороте. Вот император отдает распоряжение арестовать ее, но потом отменяет свой приказ… Вот она узнает, что Петр III наградил свою любовницу Елизавету Воронцову орденом Святой Екатерины – этот орден полагался только членам императорской фамилии – значит, он решился узаконить положение своей любовницы. А следовательно, Екатерину ждет монастырь, а ее сына – клеймо незаконнорожденного…
Вот она тайно бежит из Петергофа, ее коляска въезжает в расположение Измайловского полка, мимо остолбеневших часовых, не успевающих остановить утомленных лошадей, вот уже барабанщики бьют тревогу и она окружена шумною толпою взбудораженных гвардейцев, они ведут почтенного старика – полкового священника – и тут же присягают ей и наследнику Павлу, а она, рыдая и воздевая к небу руки, как репетировала с актером Волковым, умоляет славных воинов спасти наследника престола – проклятые гольштинцы, нехристи-немцы, грозят убить его – и гвардейцы целуют ей руки и подол простого черного, дорожного платья, и со слезами на глазах клянутся отдать жизнь за наследника и за нее – русскую, православную императрицу, племянницу великой самодержицы Елизаветы Петровны, которой они когда-то вернули отцовский трон, отнятый подлыми нехристями немцами.
– Да здравствует наша матушка, императрица Екатерина! – восторженно кричит Орлов и сотни голосов подхватывают и повторяют:
– Да здравствует государыня Екатерина!
Вот она уже у Казанского собора, вокруг нее многоголосая тысячная толпа, здесь и Панин и Разумовский – и к их немалому удивлению ее провозглашают самодержавной государыней, а не регентшей, как они задумали.
Манифест о провозглашении Екатерины регентшей, составленный Паниным, почему-то не успели напечатать. Кирилл Разумовский, как президент Академии, ведавший типографией, за несколько дней до переворота приказал адъюнктам немцу Тауберту и Теплову посадить в подвале академии наборщика и печатника и проследить, чтобы манифест о восшествии на престол императора Павла Петровича и назначении при нем регентшею его матери Екатерины был напечатан без ошибок, а главное, тотчас после данного им сигнала.
Прямолинейный немец Тауберт пытался отказаться от участия в таком рискованном предприятии, ссылаясь на благоразумную заботу о безопасности своей головы. Но Разумовский пояснил ему, что после того, как Тауберт услышал о готовящемся манифесте, голова его пребывает в такой же опасности, как и голова самого президента академии, и уцелеть их головы могут только в случае успеха переворота.
Адъюнкт Теплов, давно служивший при Разумовском, вопросов
Отсутствие манифеста не остановило начавшегося действа. Под звон колоколов, в окружении ликующего народа процессия двинулась к Зимнему дворцу. Во главе ее, в простой двухместной открытой коляске, по православному обычаю раскланиваясь направо и налево, ехала Екатерина, на подножке стоял Григорий Орлов.
Конногвардейцы гарцевали рядом. Толпа измайловцев и семеновцев двигалась следом, а запаздавшие преображенцы и армейские полки с криками «Ура!» присоединялись к шествию, запрудившему Невскую Перспективу, впереди всех шли бородатые священники в полном облачении с крестами в руках.
Измайловский и семеновский полки окружили Зимний дворец, заняли все выходы, а конногвардейцы – внутренние караулы.
Следом за Екатериной во дворец примчался в двухместной карете Панин. Он привез восьмилетнего великого князя Павла Петровича, перепуганного, в ночной рубашке, только что поднятого из постели, и Екатерина вынесла его на балкон и показала наследника престола восхищенному народу. Наследника – а не императора.
– Ура, матушка императрица Екатерина! – всколыхнулось людское море перед дворцом.
Матушка императрица, а не регентша, к чему и слово-то такое – регентша, нерусское, неправославное. Матушка государыня, царица, заступница – совсем другое дело.
Вот тут-то, наконец, и подоспел – и как раз вовремя – манифест, отпечатанный в подвале академии под надзором сообразительного Теплова и начинавшийся словами: «Божией милостью мы, Екатерина Вторая, императрица и самодержица! Всем прямым сынам Отечества российского…»
Божией милостью. Императрица и самодержица. Слова простые и понятные всякому, доходчивые и родные каждому русскому. И уже, конечно, не рукою Панина написанные…
И вот она – императрица, а великий князь Павел Петрович – наследник престола.
А потом поход на Петергоф, и шпага, к которой он, Потемкин, привязал свой темляк…
16. Куда идти безнадежно влюбленному?
Запретный плод вам подавай.
Переворот удался. Опасный карнавал закончился фейерверком наград. Потемкин получил четыреста душ крестьян, десять тысяч червонцев и чины, офицерские и придворные, последовавшие один за другим – в короткий срок он, перепрыгивая через ступеньки служебной лестницы, стал поручиком гвардии и камергером, достиг четвертого класса Табели о рангах.
То, что его отец и дед выслужили веками, он получил за несколько дней, а за несколько лет поднялся на немыслимую, недоступную для них высоту.
Но разве ради этого он бросился в водоворот переворота? Нет, он добивался совсем другого.
«Как скоро я тебя увидел, я мыслю только о тебе одной! Твои прекрасные глаза меня пленили, и я трепещу от желания сказать о своей любви! Любовь покоряет сердце и вместе с цветами заковывает его цепями. О Боже! Какая мука любить ту, которой я не смею об этом сказать! Ту, которая не может стать моей! Жестокое небо! Зачем ты создало ее такой прекрасной?! Зачем ты создало ее такой великой?! Зачем, о небо, ты создало меня, обреченного ее любить! Одну ее, навеки! Ее священное имя никогда не сойдет с моих уст! Ее прелестный образ никогда не исчезнет из моего сердца!»