Иск
Шрифт:
— Мне двадцать девять лет, и только два года назад я начал приближаться к цели. Я… просто боюсь. Здесь… здесь мне кажется, что я на верном пути. Я иду к цели. А там… там может закрутить, понести. И не будешь знать, куда выбросит тебя поток. Там страшно. Чуждо все… Люди как клубок змей. Злых, шипящих, вечно готовых к укусу. — Он перешел на шепот: — Я боюсь людей, не понимаю их. Зачем эта суета, к чему? — Он глубоко, прерывисто вздохнул: — О, как мне не хочется уезжать отсюда…
— Я прошу вас, — прошептала Луиза. — Даже если это бессмысленно. Это ведь ваш отец.
— Спите, Луиза, завтра утром мы поедем с вами в Шервуд.
Уолтер
— Знаешь, я до сих пор тоскую о нашей жизни там…
— Ты не мог оставаться, я первый сказал тебе об этом.
— Да, ты понял это раньше меня.
— Я хотел просить у тебя помощи, Уолтер. Я приехал не один. Внизу ждет близкая приятельница моего отца. Она расскажет тебе одну из самых фантастических историй, которые можно только вообразить.
Уолтер подозрительно посмотрел на Гуннара:
— И ты… привез ее, чтобы я услышал какую-то историю?
— Нет. Может быть, ты сумеешь помочь моему отцу. Если ему еще нужна помощь.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Я не знаю, жив он или нет. Скорее всего, нет.
— И ты не можешь узнать? — Он потянулся к телефону. — Сейчас я позвоню в справочное досье нашей газеты. Ты не представляешь, чего они там только не могут отыскать!
— Я тебе скажу, что тебе ответят. Что Николас Карсон, известный ученый-физик, умер от рака легкого в клинике профессора Трампелла.
— Ничего не понимаю.
— Он умер и он не умер одновременно. Ты выслушаешь эту женщину?
Уолтер Брюгге не любил своего отца. Его бесила его беспредельная самоуверенность, твердая и стойкая убежденность в том, что он послан всевышним на грешную землю открыть людям глаза. Он не просто зарабатывал на информации, он священнодействовал. И вместе с тем Уолтера не покидало какое-то зудящее стремление доказать отцу, что и он кое-что понимает. Пусть просто как газетчик. Но понимает. И может быть, не хуже отца.
Он посмотрел на Гуннара. Интересно, что это за история, которая заставила Гунни выползти из Драйвэлла? И что за чушь он несет?
— Так где же твоя знакомая?
Через минуту Гуннар вернулся с Луизой.
— Уолтер Брюгге, — сказал Гуннар, — а это Луиза Феликс. Луиза, Уолтер выслушает нас. В конце концов, он газетчик, сын газетчика, и еще неизвестно, кто кому оказывает большую услугу. Он — нам или мы — ему.
— Садитесь, пожалуйста, в кресло, — сказал Уолтер Брюгге.
— Если вы разрешите, я включу магнитофон. Хотя я и сам надеюсь не пропустить ничего. Мой друг Гуннар так ловко возбудил мое любопытство, что оно переполняет меня.
— Спасибо, — сказала Луиза. Кто знает, а вдруг… Крохотная надежда впорхнула в кабинет сотрудника газеты «Шервуд Икзэминер». Один шанс из миллиарда. И все же…
— Мы ждем вас, мисс Феликс.
Она начала рассказывать. Уолтер Брюгге заметил, что она посмотрела на пачку сигарет на столе, протянул ей одну и щелкнул тяжелой настольной зажигалкой.
Когда она кончила, он покачал головой и хмыкнул.
— Позвольте и мне рассказать вам то, что произошло со мной несколько дней назад, — сказал он. — Пришел в редакцию человек, вполне респектабельный и солидный, и говорит, что хотел бы предложить нам необыкновенный материал. Дело в том, что он принимает по своему телевизору передачи с неведомой планеты. Передачи очень интересные. Живут там люди трех с половиной метров роста, двухголовые и трехногие. Передачи, говорит, очень четкие, прекрасно
— Вы хотите сказать, — вздохнула Луиза, — что мы должны представить доказательства…
— Увы, это так, мисс Феликс. Вы ведь сами говорите, что даже в клинике не осталось истории болезни… вашего знакомого. Поймите, я был бы счастлив, если бы наша газета опубликовала такой сенсационный материал. Но то, что сказал вам я, скажет любой редактор.
— Ну что ж, простите, — пробормотала Луиза. Теория вероятности — суровая штука. Один шанс из миллиарда оставался одним шансом. Не более того.
ГЛАВА 25
Полковник Ратмэн лежал на диване и курил. Что же все-таки произошло? Ну хорошо, дело Карсона и вся эта история с исками его не касались. Допустим. Допустим, что он, старый дурак, нарушил этику Конторы и влез не в свое дело. Что делает в таком случае начальство? Дает недвусмысленно понять, что каждый должен пастись в своем загончике. Но дать приказ ликвидировать высокопоставленного сотрудника, человека, отдавшего Агентству четверть века, и к тому же принять меры, чтобы тут же избавиться и от палача, — это не укладывалось в сознании. На это никто не дал бы санкцию. В конце концов, он сам не наивное дитя и не раз видел белоснежные одеяния Агентства, в которых оно любило покрасоваться перед публикой, в крови и грязи. И не только видел. Но и пачкал их в свое время, и отмывать помогал. Но так не делают. Не таков его проступок. А это могло значить только одно. Во всей истории с исками генерал Иджер был замешан лично. И был так же заинтересован сохранить ее в тайне от всего Агентства, как он — разобраться в ней.
Вот тебе и тонкий ценитель гения Моцарта… О господи, кто бы мог подумать, что этот томный человечек, любящий устало массировать себе переносицу, спокойно прикажет взорвать машину своего сотрудника… Что-то было в этом глубоко несуразное. И означать могло только одно: он столкнулся с айсбергом. Он, Густав Ратмэн, видел то, что было на поверхности. Генерал Иджер видел девять десятых айсберга, погруженных в воду. И эти девять десятых были для него необыкновенно важны.
Из-за них дьявольская катапульта выкинула Ратмэна из привычной жизни, превратила из немолодого солидного сотрудника Агентства в беглеца, прячущегося от всего света…
Но что делать, что делать? Теперь, после того как во взорванной машине они не нашли его трупа, он стал им вдвойне опасен. Нет, никаких попыток связаться с кем-нибудь из сотрудников Конторы предпринимать нельзя. Это было бы самоубийством. Сидеть тихонько и ждать. А потом подумать, как и где организовать новую жизнь. Счастье, что последние полгода он не видел Хиджер, и кто бы за ним ни следил, никто ничего знать о ней не мог.
— Густав, кофе готов, — позвала с кухни Хиджер, и он встал с дивана.