Искатель, 1961 №5
Шрифт:
Мне не надо было объяснять, что произойдет с паровозом, заправленным таким маслом. Песок проникнет в цилиндр, где мерными взмахами работает блестящий, тщательно подогнанный поршень. Лопнет рубашка цилиндра, и паровоз на долгий срок выйдет из строя.
В теплушке я сказал Черноскутову:
— А все-таки, Толя, песок в масле — детские игрушки. Есть штуки посерьезней.
— Где ты их возьмешь, эти штуки?
— В лесу найдутся…
— Ты что, оттуда?
— Да.
— А чем докажешь?
Теперь он требовал у меня мандата на честность.
— Доказать
Черноскутов промолчал.
— Ладно, — сказал он наконец. — Всем нам, видишь, надоело детскими штучками заниматься. Я ведь, однако, ни одного фрица не успел убить. Хлопнуло под Минском, и достался я им, как дитя спеленатое, без сил…
— Ты бы помог мне с кем-нибудь из вольнонаемных связаться, — сказал я. — В лес надо послать человека.
— Поможем, — ответил Толя. — Завтра сведу тебя с одним парнем».
Черноскутов показал Роберту молоденького, измазанного в саже слесаря, который, спрыгнув в паровозную яму, налаживал что-то у колес. Наклонившись, сибиряк шепнул слесарю, что с ним хочет поговорить товарищ Роберт. Слесарь — звали его Шурик Климко — держался с незнакомым ему человеком настороженно. Да, он кое-чем занимается в депо, но больше никого не знает, будет время, состоится и более обстоятельная беседа…
В депо, как всегда, идет суматошная, бестолковая работа, ругаются мастера, всюду шастает надсмотрщик Соколовский, вредный, кляузный старик. До войны Соколовский жил себе незаметно на окраине Лиды, а с приходом фашистов отправился в гебитс-комиссариат, отрекомендовался «фольксдейчем». За полунемецкое происхождение Соколовскому схлопотали почетную должность; должен был наблюдать за работами на железнодорожном узле и обо всем подозрительном докладывать шефу. Заодно Соколовский выполнял обязанности переводчика.
У Соколовского — заклятый враг, пятнадцатилетний смазчик Ленька Холевинский, любимец деповских рабочих. Ленька терпеть не может доносчика. Заберется куда-нибудь на паровоз, вытряхнет на голову Соколовского мешок с угольной крошкой или незаметно привяжет к хлястику моток проволоки…
Ленька — известный сорванец и насмешник, ни бога, ни черта не боится. Подойдет к немецкому часовому, застывшему с винтовкой у ворот депо, и, скорчив умильную физиономию, ласковым голосом спрашивает:
— Ну что, сволочь, нравится стоять на нашей земле?
Немец улыбается: судя по выражению Ленькиного лица, говорит он самые приятные для часового слова.
— Но в эту землю-то, придет час, ты ляжешь или кто?
— Ja, ja, — продолжая улыбаться и не понимая ни одного Ленькиного слова, соглашается на всякий случай немец. — Да, да.
Проходит томительное для Роберта воскресенье. В понедельник утром рабочих и военнопленных выстраивают вдоль запасного пути. Появляется шеф узла в сопровождении Соколовского. Переводчик объясняет, что господин Кукелко лично желает проверить, кто, нарушив его приказ, не вышел на работу в воскресенье. И, заглянув в списочек, выкликает:
— Холевинский.
Ленька
— Меня мать заставила в костел пойти. Я два воскресенья пропустил, она меня поколотила…
— А ты не врешь? — спрашивает переводчик.
— О Йезус-Кристус, матка бозка, — жалобно произносит Ленька.
Сосновский слышит слова переводчика:
— Мальчик объясняет, что он при коммунистах никогда не работал в воскресенье, не будет работать и сейчас.
Кукелко багровеет от возмущения.
— Дать ему ремней!
< image l:href="#"/>Охранник хватает Леньку за воротник и волочит к столбу, врытому в землю во дворе депо. Провинившихся привязывают к этому столбу и бьют солдатскими ремнями до потери сознания. Если охранники злы, они бьют металлическими бляхами и, когда человек повисает на веревке, отливают водой, чтобы продолжать наказание.
Сосновский смотрит на худенькое тело Леньки, прижатое к столбу веревкой, его острые ключицы, тонкую беспомощную шею. Видит, как подался вперед Климко, готовый броситься на охранников. Не случайно ты, слесарь, шептался с Ленькой в депо!
«Ни в коем случае не выдавай, что знаешь немецкий язык, — говорил Сосновскому комиссар отряда… — Пусть болтают при тебе, а ты слушай да мотай на ус». Что ж, молча глядеть, как за бивают насмерть мальчишку?
И Роберт, опережая Климко, делает два шага вперед, громко и четко произносит по-немецки:
— Ваш переводчик солгал, герр шеф. Мальчик невиновен.
Переводчик, так же как и Кукелко, потрясенный неожиданным выступлением военнопленного, наконец, приходит в себя:
— Нет, это он врет!
Шеф морщится. Немцы-солдаты и железнодорожники собрались вокруг, с любопытством наблюдая эту сцену.
— Позовите фрейлен Зосю! — бросает шеф.
Фрейлен, осторожно ступая туфельками по шпалам, подходит к пленным и расспрашивает, что произошло. Ей объясняют хором.
— Ваш переводчик действительно старый лгун, — говорит фрейлен шефу. — Мальчик ходил в воскресенье в костел. Это очень набожный мальчик.
Кукелко протягивает руку по направлению к столбу — театральный жест. Теперь герр шеф сможет показать себя перед фрейлен.
— Отпустите молодого рабочего и привяжите к столбу этого лживого переводчика. Скажите им, фрейлен, что немцы всегда поступают справедливо.
Кукелко ударяет себя пальцем в грудь — всем должно быть ясно, что именно он образец справедливого немца.
— Дайте в руки юного рабочего ремень…
Но Ленька, утерев рукавом нос, плюет на вздрагивающую спину Соколовского и, всхлипнув, бросает ремень.
Молчание. Спектакль окончен.
Но для Сосновского еще неизвестен финал.
Из дневника Роберта. «И вот я снова в кабинете шефа. Снова допрос. В комнате с картой и портретом фюрера те же лица — Кукелко, командир охранников и фрейлен Зося.