Искатель, 1998 №9
Шрифт:
— Или разные жертвы, — согласился Роман вполне серьезно.
— Начнем, в таком случае, с жертвы, — сказал я. — То есть с Айши Ступник.
— Хорошо, — Роман оставался спокоен, но во взгляде его проскользнуло разочарование, и я ощутил это так же явственно, как минутой раньше — мысль, оценивавшую мои умственные способности. — Начнем с жертвы. То есть с Павла Амнуэля.
Я попробовал приподняться на постели, но то ли я был к ней привязан, хотя и не видел этого, то ли роль невидимых пут играла не прошедшая еще слабость, но удалось мне только дернуть головой, и это движение заставило разорваться противопехотную гранату, оставленную кем-то в моем мозгу, осколки брызнули во все
— …и позвоните мне, когда он будет в порядке.
— Хорошо, — сказала девушка, и Роман вышел из палаты, даже не посмотрев в мою сторону. Решил, наверное, что я впал в прострацию надолго.
— Сара… то есть Лея… — позвал я. — Скажите, если это не секрет… Там, в коридоре, дежурит полицейский?
— Конечно, — не удивилась Лея-Сара моему вопросу.
— Ясно, — сказал я.
Действительно, все было ясно. Роман обнаружил доказательства. Роман обнаружил мотив. Следовательно, несмотря на свой полицейский скепсис, он вынужден был принять единственную, все объясняющую, версию — версию альтернативного мира. Только этим можно объяснить и эту его странную фразу — о жертве. Действительно, я-второй, обладая мотивом для убийства и всеми материальными возможностями, сделал меня-первого не только исполнителем, но и жертвой одновременно. Ведь я-то здесь, в моем привычном мире, не знал Айшу Ступник, мотива убивать ее не имел, и стал скорее жертвой самого себя, как бы ни странно это звучало.
Роман это понял, значит, мне меньше придется объяснять. А другие? Этот Липкин, он тоже так вот просто принял идею об альтернативном Павле Амнуэле, истинном убийце? А суд, до которого мой сосед и друг все-таки намерен меня довести? Суд тоже примет такую версию? А Рина с Михаэлем? Им придется жить, зная, что муж и отец…
А Люкимсон, тварь, доносчик? Типичный экземпляр настоящего совка, наверняка его отец в тридцать седьмом или сорок девятом донес не на одного бедолагу, и сын впитал это свойство характера с генами. Ясно, что Люкимсон, внимательно выслушав мои воспоминания, тут же позвонил в полицию. Иначе откуда Роману знать мотив? Он мог узнать его только от меня-первого или от меня-второго.
Или от второй Айши, той, с короткой стрижкой, которая по каким-то причудам физических полей оказалась в нашем мире?
Преступник, который одновременно является и жертвой самого себя — вот самый странный случай в истории криминалистики. Если бы Роман не схватил меня за штаны, когда я уже перебрался через барьер, от скольких юридических сложностей он избавил бы себя… И мою семью — от унижения. Это было бы по-дружески и по-соседски.
Правда… Роман мог рассуждать и иначе. Он не сможет предъявить суду меня-второго, и тем более — вторую, живую Айшу. Мои воспоминания он интерпретирует иначе. Раздвоение психики. Шизофрения.
В каком, собственно, отделении я нахожусь? В терапевтическом? В хирургии? Или в психиатрии?
И почему я не подумал об этом раньше? Не о втором мире, реальном с точки зрения фантастики и фантастическом с любой реальной точки зрения, а о втором мире собственного сознания. Может, я просто…
И экспертиза признает меня не способным отвечать за свои поступки. Не будет суда, не будет приговора. Меня станут лечить…
Ерунда.
Уже то обстоятельство, что я так спокойно рассуждаю о собственном сумасшествии, доказывает, что я нормален. И наконец, где логика? Флакончик с шипами, в том числе и отравленным, — реальность. Ранка под лопаткой Айши Ступник — реальность, и ее смерть — вовсе не плод
Я здоров, и мир-два реален, и Роман это, наконец, понял. Но понял он и то, что убедить прокурора и судей не сумеет, и принял единственно верное решение — объявить меня сумасшедшим. Роман спасал мою репутацию, избавлял от суда, и себя спасал, свои следственные действия приводил в соответствие с обычной полицейской логикой.
А если я буду против? Если я расскажу все? Все детали того, второго Парижа — точные детали, которые невозможно придумать?
Почему невозможно? В разрушенном сознании шизофреника могут возникнуть любые картинки, в том числе — с такими непридумываемыми деталями… Роман это знает, прокурор это знает, судьи это знают. А эксперты приложат к заключению свою печать.
И выхода нет.
Интересно, подумал я, на каком этаже находится моя палата? Судя по тому, что в окне видно только ослепительно голубое небо, — достаточно высоко. Именно — достаточно.
Надеюсь, что Рина с Михаэлем не дежурят в коридоре, дожидаясь, когда смогут меня увидеть.
Я попробовал приподняться, и на этот раз мне удалось. Палата была небольшой, от двери до кровати всего два шага, столько же до окна, и если кто-то войдет, а я еще не успею… Я сейчас слишком неповоротлив. Может, дождаться ночи? Все будут спать, внимание ослабнет… Нет, вечером вместе с физиологическим раствором мне наверняка вкатят снотворное. Откладывать нельзя.
Я выдернул из локтевой вены иглу — это было неприятно, но за последние сутки я привык к неприятным ощущениям. Опустил с постели ноги — плитки пола были ледяными, будто вода в арктическом море. Пошарил ногами в поисках тапочек, но эта роскошь для меня была, видимо, не предусмотрена. Ну и ладно, все равно недолго.
Меня повело в сторону, пришлось ухватиться за спинку кровати. Шланг от капельницы болтался перед моими глазами, как веревка виселицы, не было только петли. Солнце ослепило меня, я сделал шаг от кровати, пришлось лишиться опоры, и, к тому же, я понял, что окно закрыто, иначе жара в палате была бы невыносима. Почему я не подумал об этом раньше, куда пропала моя логика, что делать теперь, если я не сумею…
Нет, это оказалось легко. Раздвижные рамы перемещались, как поезда монорельса, уличная жара ударила меня в грудь, будто молот по распятой на наковальне букашке. Хорошо, что я держался за подоконник, иначе даже этого ничтожного давления жаркого воздуха хватило бы, чтобы послать меня в нокдаун.
Но перелезть… На это у меня сил не осталось.
Солнце пришло на помощь, протянуло свои лучи, и я поплыл по светящимся волнам.
И перед тем, как погрузиться в этот, ставший почему-то черным, свет с головой, я опять вспомнил мотив.
Не тот, который имел в виду Роман. Настоящий. Картина убийства вновь — второй уже за сегодня раз — возникла перед глазами с очевидной четкостью, и я успел подумать, что теперь-то я ее не забуду…
Вторая версия
Вынырнув, я обнаружил, что лежу под капельницей, а, скосив глаза, увидел полицейского, сидевшего на стуле у двери и следившего за мной настороженным взглядом. Уйти в третий раз они мне не дадут — это точно.
Судя по теням в палате, наступил вечер. Может, даже — следующего дня. Как и при прежнем пробуждении у меня ничего не болело, но, в отличие от прошлого раза, я не ощущал и слабости. Напротив, я чувствовал себя отдохнувшим, окрепшим и вполне способным провести с комиссаром Бутлером и инспектором Липкиным разговор, который поставит точку в этом расследовании.