Искатель. 1961-1991. Выпуск 1
Шрифт:
— Кто такой Лозовой?
— Мы вместе учились в школе милиции. Только Лозовой на курс выше.
— Где он сейчас?
— Ты что, не помнишь? Служит у нас в управлении, в дежурной части. Старший лейтенант.
В дежурной части! В моей голове будто кто щелкнул выключателем, и мрак хандры тут же рассеялся.
— Погоди… Я быстро набрал номер дежурного по управлению. — Алло! Говорит Ведерников. Кто дежурил?.. — я назвал дату. — Жду… Понял, спасибо.
Именно Лозовой дежурил в ту ночь, когда бандиты ворвались в
— Как тебе Лозовой? — спрашиваю Славку, который напряженно смотрит на меня.
— Здоровый… Мы с ним мало общались. Жлоб…
— Почему жлоб?
— Любитель выпить на дармовщину. А у самого снегу прошлогоднего не выпросишь. За копейку удавится. Так зачем тебе Лозовой?
— Интересуюсь, — неопределенно ответил я и стал складывать бумаги в сейф. — Извини, тороплюсь. Будет спрашивать меня Палыч, скажешь, что появлюсь часа через два.
Я спешил в парк ресторана «Дубок», где меня уже должны были ждать.
— Вот здесь он стоял, — долговязый юнец топнул ногой об асфальт аллеи.
— Я даже не успел заметить, куда он бил, — явно смущаясь, добавил второй, ростом пониже.
Он был бледен и немного прихрамывал. Собственно говоря, благодаря ему я и вышел на эту историю, которая случилась в вечер убийства Лукашова. Парень после драки попал в больницу с тяжелыми травмами ноги и ребер, а его мать, недолго думая, заявила в райотдел милиции о «хулиганах, избивающих наших деток…»
В РОВД происшествие расследовать не спешили, хотели, видимо, спустить его «на тормозах» — такие драки случались через день, а эта, к счастью, обошлась без поножовщины. Но мать пострадавшего обладала уникальной настойчивостью и добилась приема у самого генерала, после чего дело «повесили» на Баранкина.
Вот тут-то и выяснилось, что четверых здоровенных парней избил всего лишь один человек.
Я слушал объяснения юнцов и их подружек и все больше убеждался, что это именно тот человек, которого я ищу: роста выше среднего, широкоплеч, быстр в движениях, очень силен, отлично тренирован, в совершенстве владеет приемами восточных единоборств. А значит, он должен был где-то тренироваться. И если он не приезжий, не «гастролер»…
— Словесный портрет незнакомца из парка, составленный мною с помощью компашки потерпевших, оставлял желать лучшего. Что и немудрено достоверность словесных портретов, за редким исключением, не выдерживает никакой критики. Это как раз тот момент, когда теории не в ладах с практикой…
— Зайди к старику, — благоухающий Баранкин терпеливо чешет свои непокорные вихры, глядясь в карманное зеркальце. — Просил.
— Пижон, — отвечаю я и поправляю узел пестрого галстука, который идет ему, как корове седло. — Фрайер деревенский.
— На свадьбу придешь? — осторожно интересуется
— Куда денешься… Придется. Пора уже и мне заводить полезные знакомства.
Баранкин скалится, а я отправляюсь к Палычу.
В кабинете «зубра» полнейший кавардак: везде валяются бумаги, книги, а сам он, скинув пиджак, усердно копается в ящиках письменного стола.
— Звали?
— Садись… Сережа…
Ошеломленный, я медленно опускаюсь на стул: впервые за три с лишним года нашей совместной работы Палыч обращается ко мне по имени.
— Будем прощаться… — продолжая свои изыскания, негромко говорит он, не глядя на меня.
— Как… прощаться?
— Ухожу. Пора, брат, пора… На пенсию ухожу.
Я молчу. Что-то внутри оборвалось, и как-то нехорошо заныло сердце.
— Вот так… — Палыч поднимает на меня глаз.
Только теперь я замечаю, как он сдал за последний месяц. Передо мною сидел старик с потухшим взглядом, болезненный и вялый.
— Ты себя побереги, Сережа… Я перед тобою виноват… Ты был прав. Не надо было путать тебя в это дело.
— Иван Палыч, о чем вы? — И я впервые называю его по имени-отчеству, Это наша работа. Не я, так другой.
— Другой, может, и не полез бы на рожон. Видно, ты копнул чересчур глубоко. Особенно кое-кому не поправились твои разговоры с друзьями покойного Лукашова. Возможно, и не стоило с ними так…
Да уж, разговоры… Век бы мне с ними не говорить, не видеть их холеные рожи и пустые циничные буркалы. Хорошо, что я не сказал старику о звонках «доброжелателя».
— Иван Палыч, вас «ушли»? — прямо спрашиваю я.
Старик не выдерживает моего взгляда и опускает глаза. Его молчание красноречивее любых слов.
— Из-за меня, значит… Но я все равно доведу дело до конца! — едва не кричу я. — Чего бы мне это ни стоило! Я не позволю этим подонкам творить их черные делишки! Я не боюсь их.
— Знаю… Потому и… Эх! — машет Палыч рукой. — Пропади оно все…
— Значит, именно вас избрали козлом отпущения?
— Вроде того… Зря мы Фишмана арестовали…
— И теперь на всех перекрестках будут кричать, что мы применяли недозволенные методы, что он оговорил себя и других… Попробуй опровергни. Снова концы в воду и на трибуны, чтобы в который раз поклясться в верности перестройке.
— Опровергнуть трудно, это верно… Они уже накатали «телегу» в обком и… э-э… выше…
Мне почему-то в этот момент вспомнился Иван Савельевич и его молодой коллега. Да, им тоже не позавидуешь.
— Едва не забыл… — Палыч хмурится еще больше. — Наблюдение за квартирой Лукашова снято.
Вот это уже совсем плохо Теперь Тина Павловна осталась одна, как перст. Помощи ждать неоткуда…
Я смотрю на Палыча, он виновато отводит взгляд.
Я знаю, что он отстаивал до последнего наш план перед начальством. Увы.