Искатель. 1963. Выпуск №1
Шрифт:
— Почему вы мне это говорите?
— Вы микробиолог. И я знаю, что микробиологи пытались бороться с насекомыми с помощью бактерий.
— Вы, Владимир Осипович, энтомолог. Гусеницы — это по вашей части, а если вы слышали о попытках, то слышали и о том, что они оказались безрезультатными.
В дверь постучали. Неожиданно и резко. Василий Петрович оторвался от микроскопа.
— Войдите…
И по привычке окинул взглядом кабинет — белый, сверкающий никелем и стеклом. Все стояло на своих местах и было очень чисто
Дверь распахнулась. Болдырев вошел в лабораторию, шумно придвинул стул, сел, облокотившись о колени, и сцепил пальцы — рук.
— Вы помните кедры?
— Кедры? — переспросил Талаев. Он помнил. Они шли по лесу, и перед ними отступал солнечный занавес, открывая корабельную чащу. Это видение посещало его часто все два года, что прошли с того самого дня неудачной охоты.
— Конечно, помню!
— Можете забыть. Кедров нет!
— Шелкопряд?
— Да.
Талаев не мог представить себе, что там, в корабельной чаще, лишь черные скелеты с вздыбленными сучьями. И он понял, что никогда не сможет представить себе этого.
— Жаль, — проговорил Василий Петрович. Ему не хотелось вдаваться в расспросы.
— Мы неблагодарные млекопитающие! — сказал Болдырев и, ощутив неуместность выспренней фразы, поднялся, отошел к окну, думая, что объяснять великую сущность растительного мира Талаеву смешно. Разве он не знает, что растения первыми вышли на берег Мирового океана древности и утвердились на безжизненных скалах? Разве он не знает, что, будучи нашими антиподами по дыханию, растения начали поглощать углекислый газ и выделять кислород? Или Талаев не знает, что атмосферный кислород — продукт жизнедеятельности растений? И пищу, и кров, и огонь дали людям растения! А мы говорим этакое милое «жаль»…
— Что вы хотите, Владимир Осипович?
— Чтобы вы вспомнили…
— О том, что я неблагодарное млекопитающее, или о том, что погибли кедры?
— Нет. Об опытах Д'Эрелля!
«Вот оно что!» — подумал Талаев и сказал:
— Опыты Д'Эрелля неудачны. Бактериологический способ борьбы с саранчой потерпел провал. И у кого — у знаменитого микробиолога, первооткрывателя бактериофага!
— Ну и что? — подойдя близко, Болдырев оперся одной рукой о стол, а другой — о спинку стула, на котором сидел Талаев. — Ну и что? Какое значение имеют прошлые неудачи?
Рука Болдырева, опершаяся о стол, была распухшая и красная.
— Они предупреждают, — ответил Талаев.
Он думал о Болдыреве: «Тороплив и… не уверен в себе. Вспомнил бы, что многие крупнейшие ученые посвящали всю свою жизнь иной раз какой-то одной, весьма узкой проблеме. Они вгрызались в нее с необоримой верой в правоту своих взглядов и — побеждали. А Болдырев? Он окончил университет, ушел воевать и три года назад вернулся к научной работе. Он еще и двух лет не занимается шелкопрядом, борьбу с которым взял темой кандидатской диссертации. И, кажется, не верит в эту свою тему».
— Но ваша работа продвигается успешно, я слышал. Вы, по-моему, на верном пути. Ваши попытки очень остроумны.
— Удивительно остроумны, — проворчал
«Можно ли не верить в тему и работать над ней? — думал Талаев. — Это все равно, что ехать не в ту сторону. Но ведь мысль о борьбе с шелкопрядом с помощью насекомых, паразитирующих на нем, действительно остроумна. В природе насекомые, похожие на ос, — наездники — откладывают яйца в тело гусеницы шелкопряда. При этом шелкопряд погибает. Болдырев поставил перед собою цель — искусственно ускорить процесс, который в естественных условиях занимает едва ли не десятилетия. Конечно, за два года многого не добьешься». И Талаев сказал:
— Вы хотите все и непременно быстро?
— Я хочу уничтожить сибирского шелкопряда.
— Я хочу выполнить свой научный план.
— Понятно!
Василий Петрович поднялся со стула. Вежливость вежливостью, но она предполагает обоюдность.
— Не думаете ли вы, Владимир Осипович, — довольно холодно начал Талаев, — что мне следует бросить работу над моей докторской диссертацией и сломя голову приняться за истребление сибирского кедра… шелкопряда, простите… В ваши годы я тоже думал, что тема, над которой я работал, по меньшей мере осчастливит мир. Но и учился быть терпеливым. Много лет сотрудничал с Писаревым, Вавиловым и другими учеными, которые занимались выведением новых сортов пшеницы для нечерноземной полосы. России. Потом вот почти уже десять лет я занимаюсь физиологией грибков.
Рядом с Болдыревым, подвижным крепышом в офицерском кителе, Василий Петрович в белом халате казался глыбой льда.
«Однако, — подумал Талаев, — быть резким не стоит». На месте аспиранта Болдырева он и сам мог бы потерять в разговоре с собеседником чувство такта. Шагнув к Владимиру Осиповичу, Талаев закончил в шутливом тоне:
— Согласитесь, что, приди ко мне раздосадованный физик и попроси заняться изучением квантов, я бы оказался почти в таком же положении, как и после вашего любезного предложения.
— Вы у нас крупный микробиолог! А здесь для вас непочатый край работы.
Талаев вздохнул.
— Льстить вы не умеете. Да и я не честолюбив.
— Разве я об этом! — Болдырев махнул рукой. — Просто тогда в тайге я подумал…
— Дорогой Владимир Осипович, наука — ну как бы вам сказать? — в известном смысле — это дом со множеством окон. Но для каждого ученого — свой свет в своем окне.
— А если в одном пожар? Вы пройдете спокойно? Я вернулся из тайги. Она горит. Без дыма, без огня. И пожар будет бушевать четверть века, захватывая гектар за гектаром!
— Я, Владимир Осипович, понимаю и ваше отчаяние и вашу горячность.
Болдырев неожиданно сел.
«Ничего-то вы не понимаете, — устало думал он. — Просто я буду счастлив, если спасением сибирского кедра займутся десятки, сотни ученых. Чем больше ученых с разных сторон подойдут к проблеме, тем скорее она будет решена. Пусть будут неверные пути, ошибочные, их тоже надо пройти. Здесь не стоит пренебрегать никакими гипотетическими путями».
— Но посмотреть-то вы можете? — спросил Болдырев.