Искатель. 1969. Выпуск №5

По Эдгар Аллан

В 1943 году гестапо стало известно, что один из лидеров националистов Закарпатья проявляет колебания, подумывает о том, чтобы повернуть оружие против своих немецких хозяев. Рену и его «команде» поручили навести порядок. Рен застрелил «предателя» и занял его место. Надо сказать, что он не замедлил «отблагодарить» своих немецких покровителей: в том же 1943 году присоединился к решению «Третьего надзвычайного сбора ОУН» о переориентации на англо-американцев.

Рен не терпел инакомыслящих и круто расправлялся с ними. Во время чистки весной 1945 года по его приказам было убито много крупных и мелких главарей. Это позволило на какое-то время задержать разложение

краевой организации ОУН. Когда один из эмиссаров закордонного провода познакомился с методами проверки лояльности, применяемыми Реном, он сказал: «На таком допросе и я показал бы что угодно: что был, к примеру, родственником абиссинского негуса, тайным агентом Парагвая, а мой пятнадцатилетний внук уже двадцать лет служит в МГБ…»

Таким был Рен, жестокий проводник краевого провода. Одна ниточка связи тянулась к нему от референта СБ Сороки. А другая — оттуда, где за стеной лесов, за синими карпатскими горами находилась граница. Это была тропа особо доверенных курьеров. Рен давно уже ждал эмиссара закордонного провода — шифровка о его визите поступила месяца два назад. Эмиссаром оказался его старый приятель по Венскому университету Максим Дубровник. В годы войны Дубровник находился на Украине, вел националистическую пропаганду, в 44-м перешел в подполье, в 45-м бежал за кордон.

Рен и Дубровник встретились как старые друзья. Они долго обнимали друг друга, похлопывали по плечам.

— А чего это хлопцы тут торчат? — Речь шла о двух телохранителях Дубровника, присевших на лавке — автоматы на коленях. — Или боишься? — ехидно осведомился Рен. — Так кого? Сюда еще ни один энкаведист не добирался.

— Отдохните, друзья, — обратился к своим спутникам Дубровник, — теперь мы у своих.

Хлопцы не торопясь выбрались из бункера. Устали они крепко, их шатало при каждом шаге.

Поговорили о длинном и трудном пути, который преодолел Максим. Вспомнили общих знакомых: кто погиб, кто по лесам бродит, кому удалось уйти за кордон.

Максим как пристроился на дубовом, сбитом из неоструганных досок табурете, так и не двигался. А Рен был, наоборот, весел и оживлен. Он размашисто вышагивал по просторному бункеру, грубовато шутил, прикидываясь эдаким селюком-простачком, а в то же время несколько покровительственно поглядывал на Максима: мол, мы хоть и лесовики, не то что вы там, за кордоном, но тоже не лыком шиты. Он приказал приготовить обед, принести горячую воду, чтобы гость мог умыться с дороги. Адъютант проводника, Роман Чуприна, внес кастрюлю затирухи, бутылку самогонки. Рен половником разлил похлебку в деревянные тарелки. Пригласил:

— Садись к столу, наверное, отвык по закордонным ресторанам от казацкой затирухи в походной миске…

— Напрасно ты так, друже Рен, — спокойно отозвался Дубровник, — у вас свои трудности, у нас свои.

— Знаем, знаем, — веселился Рен, — все места в будущей державе не поделите. — Рен стер с лица улыбку, глянул остро и жестко. — Наверное, с инспекцией прибыл? Ревизию производить?

— Об этом еще будет разговор, — уклонился от ответа Дубровник. Он встал из-за стола — высокий, худощавый мужчина средних лет. Узкое лицо, длинные висячие усы придавали ему сходство со святым на изготовленных сельскими художниками иконах. Это сходство усиливалось тем, что глаза у Дубровника были будто застывшие: в собеседника он обычно всматривался так, будто примеривался, куда вогнать пулю.

— Сказал бы где поспать. Трое суток на ногах…

— Трудно пришлось?

— Все заставы и посты прошли хорошо. Только в одном месте едва не напоролись на засаду.

Твои предупредили, чтоб обошел.

— Спать будешь у меня. Второй бункер битком набит — там «боевики», курьеры… Потом что-нибудь придумаем.

— А мои хлопцы? Тоже здесь?

— Тесно будет. Отправим их к адъютанту.

Дубровник поморщился.

— Все выгадуешь, друже Рен?

— Ты о чем?

— Хочешь на всякий случай меня без охраны оставить?

Такая откровенность поразила проводника. Он только головой крутнул:

— Отточили тебе зубы, Максим.

— Приходится остерегаться. В рейсах всякое бывает.

Дубровник укладывался спать основательно. Сунул маузер под подушку из красного ситца, еще один пистолет положил под матрац у бедра. Проверил автомат и поставил его у изголовья, подсумок с патронами и гранатами пристроил рядом. Рен молча наблюдал за этими приготовлениями.

— У тебя с нервами в порядке? — спросил.

Дубровник неожиданно признался:

— Не очень. Кстати, еще до меня к вам должен был прибыть наш человек, что с ним?

— Нормально. Учится в институте. О том, зачем прислали, молчит.

— У нее два варианта действий. Я тебе расскажу. Прежде встретиться с ней надобно.

— Сюда ей дорога заказана. Ни один человек сюда не должен приходить, кроме таких, как ты.

— А она и есть такая, как я. Курьер с особыми полномочиями. И если бы хотела — давно добралась бы до твоей берлоги. Но у нее не было задания нанести тебе визит — вот ты и потерял возможность познакомиться с очаровательной девушкой.

— Чертовщина какая-то, — вскинулся Рен. — Сопливых девчонок наделяют чрезвычайными правами, пускают их по курьерским тропам, которые мы сберегаем ценой своей крови…

— Тропу для себя она сама проложила. Легальную. Понятно?

— Ну, допустим.

— Не нукай, не запряг, — Дубровник тоже начал раздражаться. — А что касается сопливых девчонок… Знаешь, чья она воспитанница?

— И угадывать не буду.

— Напрасно. Романа Шухевича — вот чья. Советую как старый друг: смотри не ошибись в оценке этой «девочки». Но в одном ты прав: идти ей сюда незачем. Опасно. И не для тебя, — Дубровник презрительно хмыкнул, — а для нее — дорога длинная, трудная. Есть у тебя надежная зачепная хата? [30]

30

Зачепная хата — место конспиративных встреч.

— Есть. Берегу для чрезвычайно важных обстоятельств.

— Считай, что они настали. Там я с нею и встречусь…

Он заснул сразу же, как только привалился к подушке.

Сон был неспокойный, напряженный: едва Рен звякнул пустыми мисками, Дубровник схватился за пистолет, спросонья пробормотал: «Живым не возьмете…» Рен озабоченно подумал: «Накрутит он у меня тут дел… С такими нервами только в рейсы и ходить…»

Он сел к столу, положил голову на руки. Свет керосиновой лампы-мигалки вырывал из темноты его лицо — крупное, с твердыми чертами, изрезанное глубокими морщинами. Рен прикидывал, какая связь может быть между появлением в его владениях Дубровника и дивчины из Польши, почему Максим отложил разговор о делах, ни слова не сказал о том, что давно обещано ему, Рену, об уходе за кордон.