Искатель. 1970. Выпуск №3
Шрифт:
Фермы его обвалились в воду. Для прохода катеров осталось очень узкое пространство. Вот почему так важен был у моста предупреждающий свет фонаря — маяк в миниатюре…
Колесников продолжал светить, несмотря ни на что. Продолжал светить даже тогда, когда за спиной его раздались выстрелы из автомата и яростная ругань. Отстреливаться
Свет погас лишь после того, как фонарь выбили из рук и он упал в воду. Раненого, потерявшего сознание Колесникова гитлеровцы уволокли в расположение своей части…
Он очнулся в каком-то подземелье. Рука забинтована — чтобы до поры до времени не истек кровью. Возможно, сделали еще и подбадривающий укол. Свод над головой закопчен и с потеками сырости. Помещение так тесно, что кажется: потолок вот-вот рухнет, сдвинутся серые стены, раздавят, сомнут… Теснота, духота — вот первые впечатления плена.
Подземелье освещено очень плохо. Тянет затхлостью. В горле першит. Дышать трудно. Но и уйти отсюда нельзя — как ни рвется на свежий воздух торопливо бьющееся сердце. Нельзя уйти, нельзя!
Где-то тикают часы. Но Колесников даже не знает, что сейчас: день или ночь? Окон в подвале нет. Вокруг — серый сырой камень. Стены, пол, низкий потолок. Стиснут сверху, снизу, с боков! Все! Погребен заживо!..
Из дальнего угла (там, где стол, на котором тикают часы) раздается голос, почти лишенный выражения. Слова русские, но голос произносит их чересчур осторожно, иногда неправильно ставя ударения:
— Почему вы мольчите? Господин майор хочет от вас только два или три ответа о соединении бронекатеров, которые высаживали десант в Тат. Он ждет ответ… — И неожиданно резко, будто хлестнув бичом: — Но довольно уже мольчать! Отвечайте! Быстро отвечайте!
Колесников молчит. Пусть гитлеровцы думают, что у него отшибло память.
Возле стола негромко переговариваются по-немецки. Видимо, к этому упрямцу придется применить меры особого воздействия. С чего начать? Качели? Водопой? Или сразу вздернуть его на столб?
Слушая, Колесников думает лишь о том, чтобы лицо все время оставалось неподвижным. Гитлеровцы не должны знать, что он понимает по-немецки.
Применяйте ваши проклятые особые меры: качели, водопой, столбование, что еще там у вас! Все равно он не скажет ни слова. Язык себе откусит, не скажет!..
— Ты перестарался, Конрад, — слышит он. — Ну, не дубина ли ты? Помог ему уйти от допроса.
— Он выглядел еще довольно крепко, штурм фюрер.
— Выглядел? Посмотрю, как ты будешь выглядеть, когда я доложу об этом коменданту. В дальнейшем станешь лучше рассчитывать свои удары…
Третий голос:
— Можно снимать, штурмфюрер?
— Конечно. Побыстрей освободите столб для следующего. Пошевеливайтесь, вы! Время к обеду. Выдавим из этого русского все, что он знает об Имперском мосте, и пойдем обедать!
О, Имперский мост! Значит, он ошибся. Сейчас апрель, а не март!
Не поднимая головы, Колесников повел глазами в сторону.
Черные фигуры в глубине подвала склонились над чем-то. Что они делают там? А! Снимают со столба человека! Мелькнула бессильно свесившаяся на грудь пепельно-седая голова с простриженной полосой ото лба к затылку. Потом сползавшее со столба тело качнулось, изменило положение. Голова запрокинулась, стало видно лицо со страдальческим, перекошенным ртом… Герт! Ганс Герт, гамбургский коммунист, один из вожаков Сопротивления в Маутхаузене!
Так это о нем сказали только что: мертв! Агония его была безмолвной. Длинное, костлявое и все же при неправдоподобной худобе своей еще могучее тело напряглось. В последнем предсмертном усилии оно тянулось и тянулось к земле, но так и не могло дотянуться, хотя уже почти касалось ее растопыренными пальцами огромных грязных ступней.
Лишь в застенке увидел Колесников, какого высокого роста Герт. В лагере он ходил всегда согнувшись. Это скрадывало его рост. Но за мгновение до смерти он распрямился…
Герт! Герт! Так ты и умер, старина, не дождавшись победы! А она близка. Наши высадили десант на Имперский мост, один из пяти венских мостов через Дунай. Не исключено, что столица Австрии уже освобождена. Вчера, или сегодня утром, или даже час-полчаса назад.
А от Вены недалеко до Маутхаузена…
Но десант на венский мост не спас Герта. Не спасет и его, Колесникова. Где еще там этот десант, а Конрад, палач, — вот он, рядом! И тот обречен, кто попадет в руки к этому дюжему уголовнику-убийце, который спешит сократить срок своего заключения, пытая людей.
Кажется, штурмфюрер сказал: «Освободите столб для следующего»?
Значит, столб?
Сейчас Колесникова подвесят за связанные за спиной руки так, чтобы ноги его не доставали до земли. Слыша хруст своих суставов, он будет мучительно тянуться и тянуться к земле. А Конрад, многообещающе улыбаясь, поднимет с пола бич или плетку-девятихвостку и…
Все это пришлось испытать Герту на глазах у Колесникова.
Видимо, Конрад уже вошел в подлый палаческий азарт. Замучив до смерти одного заключенного, с удвоенной энергией примется за другого. Обстоятельно, всерьез, по-настоящему! Все, что делали с Колесниковым до сих пор, можно назвать лишь поглаживанием. Но столб — это конец! Порванные связки, суставы, отбитые девятихвосткой почки — конец.
— Ну-с! Продолжим, Конрад!
— Прошу еще минутку, штурмфюрер. Жажда… Разрешите?
От группы людей, одетых в черное, отделилась фигура.
На ней фартук, очень длинный, кожаный, как у кузнеца. Мелькнув перед Колесниковым, фигура вышла из поля его зрения. Слышны позвякивание графина о стакан, бульканье. Кто-то пьет, шумно, длинными глотками, как лошадь.
Колесников облизал губы. Несколько капель осталось на них после того, как обдали из лохани водой, приводя в чувство. Его тоже жжет жажда.