Искатель. 1971. Выпуск №3
Шрифт:
Жена дворника, худая женщина с плоским невыразительным лицом, говорила охотнее своего мужа.
— Эта Иоланта очень красивая. — рассказывала она. — Иногда я отпирала ей лифт, так как она забывала ключ. Случалось, что они с паном Сельчиком выходили вместе только утром на работу. Я даже удивлялась, почему они не поженятся. У пана Сельчика я убирала раз в неделю… Работы там было немного, редкий мужчина поддерживает такой порядок, как он. Только пол натереть, вымыть окно, ванную и лоджию. В тот вечер я мыла пол в лифте, когда пан Сельчик пришел домой.
— В котором часу это было?
— Да уже после девяти, потому
— Сельчик был не один?
— Я ж и говорю. Даже пропустил того вперед.
— А как выглядел спутник Сельчика?
Женщина пожала плечами.
— Я вытирала пол и не обратила внимания. Мужчина как мужчина, в сером плаще, в таких смешных ботинках.
— А вы не видели, как он выходил?
— Нет, мы с мужем посмотрели фильм и легли спать.
Итак, около девяти Сельчик покинул дом невесты и поехал на машине в город. Спустя полчаса он вернулся домой в сопровождении какого-то мужчины. Потом пригнал машину к дому Иоланты. А может, машину он доставил раньше и уже не покидал своей квартиры? Кем был мужчина, которого видела дворничиха?
Затем Ольшак и Кулич допрашивали сослуживцев магистра, соседей и знакомых. Однако не нашли никого, кто бы в тот вечер видел Сельчика. Впрочем…
Результаты дактилоскопического анализа Ольшак получил сравнительно быстро. Отпечатков пальцев покойного в квартире было довольно много. Не оказалось их только на двух предметах, на которых, по мнению инспектора, их должны были обнаружить обязательно: на барьере лоджии и на вырванном из блокнота листке бумаги, оставленном самоубийцей. Зачем Сельчик стер отпечатки пальцев со своего последнего письма? Или он старался писать так, чтобы их не оставить? Почему? Случайность? А барьер лоджии? Прыгнул вниз, не касаясь его руками? В квартире нашли также отпечатки пальцев Иоланты и, наконец, отпечатки, несомненно, принадлежавшие мужчине. Было их много… В коридоре, на шкафчике с посудой, даже в ванной. Значит, кто-то, довольно долго находился в квартире Сельчика в последний вечер… Ольшак направил отпечатки в центральную картотеку, но, как он и предполагал, это ничего не дало. Не принадлежали они также ни одному из знакомых Сельчика: ни старшему ревизору Роваку из ГТИ, ни соседям Сельчика по лестничной площадке — профессору Гурену и Кральским. В общем, никому из тех, кого допрашивали в течение этих дней.
Естественно, этот незнакомый мог и не иметь ничего общего со смертью Сельчика. К примеру, это был случайно встреченный на улице старый друг. Но, когда скапливается слишком много странных фактов, нельзя отказываться от их выяснения. В этом Ольшак был уверен, Итак, кем был мужчина, которого видела дворничиха и который оставил столько отпечатков в квартире? О нем ничего не известно, кроме того, что он, как утверждает дворничиха, носил «смешные» ботинки. Что случилось с часами? Почему на последнем письме самоубийцы нет отпечатков пальцев? Результаты вскрытия: подробнейшее описание полученных телесных повреждений, вызвавших смерть, и больше ничего. Но при осмотре тела выяснилась одна удивительная деталь: самоубийца брился непосредственно перед смертью. На правой щеке оказался внушительный порез. Не очень новое лезвие «жиллет» — именно такое нашел Ольшак в квартире Сельчика — было старательно очищено.
Однако этот уже сложившийся образ во многом дополнил Тадеуш Ровак, старший ревизор ГТИ, коллега покойного, с которым они работали в одной комнате.
Когда Ровак сел за стол, вынул из кармана футляр, и чистой фланелькой стал протирать очки, Ольшак улыбнулся про себя: до того показался ему типичным представителем категории служащих его собеседник. Типичной была каждая мелочь: обыкновенное, несколько сонное лицо, небрежно выбритые щеки, недорогой серый костюмчик и плохо завязанный галстук. Человек лет пятидесяти, не очень заботящийся о своей внешности. Только чистый белый платочек в кармашке, который не вязался ни с воротничком, ни с галстуком, придавал старшему ревизору несколько импозантный вид. Инспектор даже хотел спросить, зачем он носит этот платок, но не успел, так как Ровак объяснил это сам:
— Люблю белые платки. Когда стоишь перед зеркалом, это так красиво выглядит. — И потом спросил: — Вы осматривали стол Сельчика?
Ольшак ответил утвердительно.
— Я тоже, еще до вашего приезда, — сказал Ровак. — Ничего интересного.
— А что вам там понадобилось?
— Видите ли, — улыбнулся старший ревизор, — я по натуре любопытен и поэтому, прежде чем отдать ключ шефу… Вы все равно бы об этом узнали. Если говорить откровенно, — добавил он, — меня интересовало не то, что там было, а лишь то, чего там не хватает.
— Чего не хватает?
— Так, мелочи, миниатюрных шахмат, которые Сельчик купил когда-то в комиссионном и очень любил. Должен признаться, я хотел похитить их. Но, очевидно, Сельчик забрал шахматы домой. Не понимаю, зачем это ему понадобилось.
Ольшак уже почти на память знал все вещи в квартире бывшего магистра и мог дать голову на отсечение, что шахмат там не было.
— Играли мы с ним на работе, — продолжал Ровак. — Шахматы были очень удобными. Если входил начальник, достаточно было положить на них папку с документами… Я привык к ним. — Глаза старшего ревизора невинно глянули сквозь очки. — Вы не знаете, кто будет наследником? Я бы их охотно купил.
В голосе Ровака было что-то такое, что не нравилось инспектору. Какая-то еле заметная ироническая нотка, когда Ровак говорил о Сельчике, и одновременно какая-то нахальная до неприятности искренность.
— Вы играли в рабочее время? — переспросил инспектор.
— Вас это удивляет? Я здесь пятнадцать лет, — сказал Ровак, — и все эти годы — старший ревизор. Сначала мы сражались с Козицким, но он умер от инфаркта, да и играл он неважно. Потом пришел Сельчик. С ним мы разыгрывали довольно трудные партии. Некоторые из них продолжались два-три дня. Но это, конечно, между нами.
— Разумеется, — подтвердил инспектор и, помолчав, добавил: — Должен признаться, я несколько удивлен. Мне казалось, что Сельчик был весь в работе. И если появлялось свободное время, он мог, к примеру, писать свою диссертацию.
— Многие пишут диссертацию, но лишь немногие защищают ее. Обычная история: служба, потом жена, позднее дети.
— А Сельчик?
— Сельчик не женился.
— Он был тщеславен?
— Такие не бывают тщеславны напоказ. На людях они чистенькие.
— Не понимаю.