Искатель. 1975. Выпуск №5
Шрифт:
— Одна, товарищ хороший, не знаю, как зовут тебя. Одна.
— Игорь Васильевич меня зовут.
— Я уж десять лет как одна, — стала рассказывать старуха. — Сын-то с дочкой в городе. Хорошо устроились. В прошлом годе Верка, дочь-то наша, приезжала. Нарядная. Гостинцев мне навезла… — Надежда Григорьевна вздохнула, словно вспомнились ей дочкины гостинцы. — Да я и сама-то хорошо живу. Хорошо. Пенсию каждый месяц двадцать один рубль получаю. Да сын присылает. Когда пять рублей, когда боле. К Новому году десятку прислал…
«Ох-о-хо. Старость не радость», —
— А сын не приезжает?
— Не. Скучно ему тут. Приятелей нет. И девок не осталось. Все меня зовет. В город-то.
— Да, народу у вас во Владычкине совсем мало, — согласился Игорь Васильевич. — Заскучаешь.
— Из молодых-то кто? — стала прикидывать старуха. — Главдя-то? С зюзюкалой связалась. Имени-то его и слышать не хочу! Федотовы. Сестрицы. Да Вовка, Вальки Федотовой сын. Так ему еще и шашнадцати нет. За прогоном бабка Калерия. Она с печки не встает. Я ей поесть когда сготовлю — она и сыта неделю… А остальные навроде старой Кавалерии, — она хихикнула. — Это я так старуху зову. Шучу над старухой.
Игорь Васильевич улыбнулся, подумал: «Какая же старая должна быть эта бабка Калерия, если старуха Надежда Григорьевна по сравнению с ней себя молодой считает!»
— Но родные-то, наверное, есть у владычкинских стариков? Ездят из города? — спросил он. — Да ведь и Луга под боком?
— В Луге-то есть наши. Пустили там корешки. Так они сюда носа не кажут. Городскими себя считают. И в Питере наши живут. Как же, как же, там родня есть.
— А ведь у вас такие леса вокруг! — сказал Игорь Васильевич. — Грибов, ягод, наверное, тьма. И дичь! Охотники-то приезжают?
— Не приезжают, милый. Разве что к егерю. А у нас во Владычкине Вовка Федотов один палит по воронам. Отцова берданка ему досталась, вот и палит.
— Выходит, что негусто у вас с населением, — улыбнулся Корнилов. — И родственники про Владычкино позабыли. От станции далековато.
Старуха промолчала.
— Ну а егерь с лесником, наверное, бирюками живут? Попробуй-ка до них добраться.
— А чего до них добираться? — удивилась старуха. — Не велик и крюк. Версты на две подале нас. Егерь-то с семейством живет. С женкой. Трое у них — мал мала меньше. Большенький, правда, в школу бегает. — Она засмеялась, опять, как в начале разговора, прикрыв рукой рот. — Волков не пугается. Ильич, лесник-от, один проживает. Одинокий. Ни детей, ни женки. Хотя кто его знает… Не мшинский он, не нашенский, но мужчина добрый, обходительный.
— Да ведь живет он здесь с незапамятных времен, — вставил молчавший все время участковый.
— С запамятных, с запамятных. Давно живет, да не наш. Не из Мхов, — строго сказала Надежда Григорьевна и, оборотясь снова к Корнилову, продолжала: — Он, Ильич-от, с пятьдесят шестого здесь. Аль на годок ране. Степан Трофимыч, старый лесник, умер, — Надежда Григорьевна перекрестилась. — Наш был братец, Ильич-от и приехал на его место.
Надежда Григорьевна задумалась, рассеянно глядя в замерзшее оконце. Корнилов не торопил ее, ждал, когда сама заговорит.
— Степан-от тоже одинокий
Василий Васильевич, слушая неторопливую беседу этого немолодого сумрачного подполковника со старухой, сначала недоумевал: «Чегой-то он тянет? Разве что путного от старухи услышишь? Расспросил бы о Санпане, и будя. И глядит он вроде букой, а старуха-то старается! Разговорилась…» Но, когда Надежда Григорьевна стала подробно про своего брата рассказывать, участковый скис. «Ну чего старая тянет, ну чего плетет! Ружье с подзорной трубой!» Он заерзал, всем видом своим выказывая нетерпение и то и дело поглядывая на часы. Но ни старуха, ни подполковник не обратили на это внимания.
— А Ильич-от после него, после Степки, основался, — продолжала старуха. — Говорят все — одинокий, а мне одна баба сказывала — сын у него был. Только в ссоре с отцом. Сызмальства. С войны.
— И что ж, сын к леснику не ездит? — поинтересовался Игорь Васильевич.
— Не ездит, батюшка. Да ведь и он про сына молчит. «Одинокий, — говорит, — я». А баба-то, ну та, что про сына мне рассказывала, сама зайцовская. С-под Сиверской. Знает его. Чегой-то там у них вышло, а чего — не помню.
— А где живет эта женщина?
— Зайцовская, говорю, она. Полиной зовут, а фамилии я не знаю.
— Тетя Надя, а к егерю, да к леснику гости-то ездят? — хмуро спросил участковый.
— Ходят люди, — сказала Надежда Григорьевна. — А гости или по делу, не скажу, откуда мне старухе знать. Вот что родственников у них нет, об этом я сказывала. У лесника-то гатчинский один часто бывает. Лесхозовское начальство. Тот ездит. Дружки, что ли. Форсистый такой.
— Молодой или старый? — спросил Корнилов.
— Помоложе, чем сам Ильич.
Игорь Васильевич посмотрел вопросительно на участкового.
— Леснику за шестьдесят, товарищ подполковник, — ответил тот.
— А вы, Надежда Григорьевна, видели этого дружка? Как он одевается?
— Что-то я и не скажу. Помню, плотный, форсистый, а как одет? Нет, не припомню. На голове вот малахай…
— Чего? — переспросил Корнилов.
— Шапка мохнатая. Рыжая-рыжая… Да что мы все гутарим да гутарим, — спохватилась она. — Давайте почаевничаем. Я счас, быстро. — Старуха встала, пошла к печке. Корнилов тоже поднялся.
— Нет, спасибо, хозяюшка. В другой раз чайку попьем. Вы нас не ругайте, что от дела оторвали.
— Да какие у меня дела? — искренне изумилась старуха. — Поболтать — вот самое первое у меня дело.
— Надежда Григорьевна, — спросил Игорь Васильевич, надевая пальто. — А ружье-то вашего братца, с подзорной трубой, оно кому досталось?
— Ружье-то? — задумалась старуха. — Да никому не досталось. Никому. Степка-то, видать, или потерял его, или продал. После смерти не нашли ружья. Сын-то мой, Славик, переискался. Думал от дядьки в наследство останется.