Искатель. 1975. Выпуск №6
Шрифт:
…Зотов посмотрел на часы. Половина третьего. Мокригин приедет трехчасовым поездом. Он всегда был верен своему слову. Около пяти Гриша должен быть здесь.
Зотов надел телогрейку, вышел в сарай. Там, в ловко выдолбленном трухлявом бревне, Николай Ильич прятал старенький трофейный карабин, купленный по случаю несколько лет тому назад у одного заезжего мужика. Он даже и не купил его, а поменял на десяток добрых бревен. Изредка, лишь в самых крайних случаях, он доставал карабин, чтобы завалить лося. Да и то когда был уверен, что егерь в отъезде. Вот только с патронами последнее время было плохо. Негде достать. Николай Ильич проверил обойму. «Нет, Гриша, не за тобой последнее слово!» — зло прошептал старик, заталкивая обойму в магазин.
Начинался снегопад.
Зотов шел и шел, останавливаясь передохнуть, и минута от минуты росла в нем злость на Мокригина, из-за которого приходится вот тащиться по глубокому снегу, вместо того чтобы ждать письма от сына, сидя в тепло натопленном доме.
«Ну ничего, Собашник, потружусь на тебя в последний раз. Уважу, — вскипая, думал Зотов. — Сполна рассчитаюсь за все твои заботы. Пиши потом к прокурору донос на старого Зотова, сажай его в тюрьму за то, что с сыном видеться захотел. Накось выкуси! Ты мне к сыну дорогу не загородишь!»
Когда Николай Ильич взобрался на невысокую горку, которую почему-то все называли Орельей Гривой, он обрадовался. Впереди, шагах в пятистах, чуть заметной серой полоской выбегала из лесу тропинка, ведущая со станции во Владычкино. Ходили по ней редко. Да и кому ходить-то?
Зотов стал за маленькой елкой, осторожно отвел затвор, загнав патрон в патронник. Он был уверен в себе — стрелял всегда без промаха. А там пусть думают-гадают. Мало ли в лесу охотников. Пуля — дура.
Николай Ильич почувствовал, сердцем почувствовал, что Гриша Собашник сейчас появится из бора. Перехватило дыхание и чуть дрогнула рука, когда он поднял карабин примериться. Но Николай Ильич справился с охватившим его ознобом, глубоко вздохнул, на мгновение почувствовав, как заколотилось сердце, и тут же увидел Гришу, его мохнатую рыжую шапку. Еловый подрост почти скрывал Мокригина. Зотов видел только голову да успел разглядеть. Вещевой мешок за спиной. «Небось продуктов несет своему дружку Коле», — мелькнула злорадная мысль, и он нажал на курок…
Ветер усилился, посвистывал зло и тонко, гнал навстречу поземку. «Несподручно мне по лесу с карабином таскаться», — думал Зотов, оглядываясь по сторонам. Но вокруг было пустынно и неприютно. В сумерках лес выглядел тревожным и незнакомым, и казалось, что там кто-то прячется и следит за каждым шагом. Он пришел домой в потемках, совсем обессиленный. Спрятал карабин. Но на душе у него было спокойно. Словно стрелял не сам он, Зотов, а кто-то другой. Какой-то мало знакомый ему человек понял его страдания и горе и сжалился над стариком, освободив от стыда за подленькое рабство в прошлом и от страха за будущее, открыл ему дорогу к сыну. И он, спаситель, и грех на душу взял. Впервые за несколько дней Николай Ильич хорошо спал. На следующее утро он снова зашел в Пехенец на почту, письма опять не было, и Николай Ильич, дождавшись попутки, отправился на Мшинскую, на электричку. О Грише он и не вспоминал, только, проезжая Гатчину, кольнуло ему сердце тревогой. Но он успокоил себя. Вот и в Пехенце никто ничего пока не знает. Видать, не наткнулись на Гришу — где-где, а на почте-то уж наверняка знали бы.
15
…Тельмана
Зотов долго ходил по городу, останавливаясь у красивых витрин магазинов. Он нарочно оттягивал время, чтобы прийти уж наверняка, обязательно застать сына. На Неве, у Петропавловской крепости, Николай Ильич приметил художника с мольбертом и долго стоял поодаль, разглядывая, чего он там рисует. Город был затянут сырым, противным туманом, и на холсте у художника слоился туман, а в просветах намечались зыбкие контуры Зимнего дворца. Зотов стоял молча, затаив дыхание. Он с какой-то затаенной гордостью думал: «Вот и мой Тельман художник, и так же, наверное, стоит где-нибудь, рисует, а люди почтительно рассматривают его картины. И наверное, Тельман хороший художник, коль пропечатали его картины в журнале да еще написали такие теплые слова».
Он пришел к квартире сына около десяти часов. И опять долго звонил, но опять никто не отзывался. Из квартиры напротив высунулся какой-то всклокоченный старик и подозрительно поглядел на Николая Ильича. Зотов хотел спросить старика, не знает ли тот, где его сын, но не успел — старик быстро захлопнул дверь и долго гремел запорами. Николай Ильич сел на ступеньки. Ему стало остро жаль себя, жаль, что не сбылась его надежда увидеть сегодня сына. Надо было еще ждать, ехать к себе на кордон и опять волноваться в ожидании следующего дня. Николай Ильич устал, ему даже двигаться не хотелось. «Вот если бы в Гатчине остановиться, как прежде», — мелькнула у него мысль, и он вздрогнул, представив себе Гришу Мокригина с простреленной головой.
Электричка была почти пустая. Николай Ильич, усталый, намерзшийся, всю дорогу продремал. Когда, сойдя с платформы на Мшинской и поеживаясь от ночного мороза, он свернул на лесную тропу, его окликнули.
— Ильич, нешто ты? Погодь, догоню.
Он оглянулся и разглядел, несмотря на темноту, что его догоняет женщина. Это была молодая баба из Владычкина. Вера Усольцева.
— Вот подвезло-то мне, вот подвезло, — весело затараторила она. — А я смотрю — наших-то никогошеньки. Одной боязно. Дай, думаю, ленинградскую электричку подожду. Может, кто приедет.
— Дождалась, значит. Тебе бы кого помоложе, — с усмешкой сказал Николай Ильич.
— Скажешь тоже, старый черт! — хохотнула Усольцева. — Не до жиру… Тут у нас такие страсти! Хоть на Мшинской ночуй. Мужика-то вчерась убили. Прямо перед деревней.
Николай Ильич насторожился. Сказал, стараясь быть равнодушным:
— Небось опять сбрехнул кто!
— Слово тебе даю! — горячась, ответила Вера. — Убили, убили. Настя Акимова и еще ктой-то из наших баб утром наткнулись. Да и снегом уже замело. Милиции понаехало! Сашку Иванова забрали, Клавкиного хахаля. Да он вовсе и не Ивановым оказался, а еще какой-то. Не запомнила фамилию. Только Клавка говорит — Сашка-то ни при чем. Ей так и в милиции сказали. Его по другому какому-то делу. — Усольцева передохнула и, все время оборачиваясь к Николаю Ильичу, шедшему следом, продолжала: — Милиция всех спрашивает, интересуется. Я вот у егеря была, долг отдавала, так сама слышала, милиционер обо всем расспрашивал. И про тебя, дядя Коля, интересовался. Ружье у тебя какое-то там навроде есть.
Николай Ильич похолодел.
— Да не путайся ты под ногами, Верка! — прикрикнул он на Усольцеву. — И так все слышно.
Некоторое время они шли молча. «Как же так, как же так? — лихорадочно думал Зотов. — Почему про меня расспрашивали? Оно конечно, знают в деревне, что Гриша ко мне наезжал. Да ведь он и в Пехенце бывал по делам. Мало ли? Но при чем тут ружье? Неужто егерь знал, что у меня винтовка?» Вера не выдержала и снова стала рассказывать.
— А убитый-то не наш, чужой. Его никто так и не признал. Настюха говорит — симпатичный, светленький. Молодой мужик…