Искатель. 1975. Выпуск №6
Шрифт:
«Вот он какой, Алеха — буйная головушка», — вспомнив, как назвала Алексея Маричева Полина Степановна, усмехнулся Корнилов. Алеха был в одной тельняшке.
— Здравствуйте, хозяин, — поприветствовал его Игорь Васильевич, остановившись у крыльца.
— И вам здравствуйте, — весело отозвался Маричев. — Вы ко мне? Заходьте, гостем будете.
Он провел Корнилова через крошечные сени в комнату, предложил раздеться.
Игорь, Васильевич сел на большую лавку около печки, огляделся. Комната была просторной, светлой. На столе ералаш из грязной посуды. Перехватив взгляд Корнилова, Маричев
— Ох, извиняйте! Приборочку не успел сделать. Не сдогадался, что гость из города пожалует. Своих-то, зайцевских, не робею…
Продолжая похохатывать, Леха достал из шкафа новенький пиджак, надел его прямо на тельняшку. Посмотрев на себя в зеркало, поплевал на ладонь и дурашливо пригладил вихры. Потом сел на стул напротив Корнилова и, нагнав на лицо сосредоточенность и строгость, сказал:
— Ну что, товарищ хороший, дело есть?
— Если нет возражений, поговорим?
Ему этот Леха понравился с первого взгляда. Такие у него были чистые, ничем не замутненные голубые глаза с какой-то дьявольской смешинкой, что Игорь Васильевич сразу подумал: «Недаром зовут его Леха — буйная головушка. Вот уж, наверное, доставил он забот своим родителям. Да и деревенским девчонкам!»
— Я из Ленинграда к вам, из уголовного розыска… — начал Игорь Васильевич.
— Во! Была охота ездить! — неожиданно завопил Маричев и, вскочив со стула, забегал по комнате. — Ну дура баба! Сов сем спятила, старая карга! Такую дорогу человека заставила проехать!
— Алексей Павлович! — сказал Корнилов, удивленно глядя на всполошившегося хозяина. — Чегой-то вы разбегались! Никто меня не заставлял к вам ехать, никто не жаловался на вас.
Леха моментально смолк и остановился около Корнилова:
— Не жаловались? А Лампадка Маричева, тетка моя, не жаловалась?
— Да не знаю я никакой Лампадки! — пожал плечами Игорь Васильевич. — Успокойтесь вы, ради бога. Чем вы ей досадили?
— Ха! Чем? — вздохнул Маричев и снова сел. — Эта Олимпиада трехнутая совсем. Вам в деревне каждый скажет. Вбила себе в голову, что я у ней осенью все яблоки в саду снял. На машине ночью приехал и снял. «Чужой бы кто крал, — говорит, — так Полкан залаял. А раз не лаял — значит, Леха. Боле некому!» А мне эти яблоки — тьфу! Оскомина от них, — он улыбнулся. — Я их в детстве переел. Сейчас больше огурчики соленые уважаю. А что собака не лаяла — так откуда мне знать? Такая же старая, как тетка. — Он совсем успокоился, махнул рукой, будто отогнал все эти неприятные воспоминания. — Собаки-то меня и правда никогда не трогают Даже незнакомые. Аж смешно… Вот выдумала бабка Лампадка! Скоро новые яблоки вырастут, а она все грозится. — И без перехода спросил: — Так вы-то по каковскому делу ко мне?
— Алексей Павлович, вы Тельмана Зотова знали?
— Ну а как же! Знал. Дружили с ним в детстве. Не разлей вода были.
— А когда вы его видели в последний раз?
— И-и! В последний-то раз? — Алексей задумался. — Да, пожалуй, сразу после войны. В конце сорок пятого.
— Говорили с ним?
— Да так… «Жив, здоров Иван Петров!» Все на ходу. Встретиться сговорились. Ну и концы в воду… Да ведь он теперь художник известный. Знаменит! Чего ж я набиваться буду? Приедет — приму как родного.
«Значит,
— Алексей Павлович, я вас очень прошу подробно рассказать мне все, что вы знаете о Тельмане и о его отце. О том, что произошло между ними в первые месяцы войны. Это очень важно…
Маричев пожал плечами:
— Столько времени прошло… — Потом вдруг забеспокоился: — А что случилось? Не секрет? Мужик-то он добрый. Мухи не обидит, не то что я…
Игорь Васильевич положил ему руку на колени и тихо, но настойчиво попросил:
— Расскажите, Алексей Павлович. По порядку… Я вам все объясню.
— Какой уж там порядок… — Леха как-то странно улыбнулся. — Прямо не знаю, с чего и начать. — Он встал со стула и заходил по комнате.
Корнилов не торопил. Сидел приглядывался к Маричеву. Ему, видать, уже немало лет — много за сорок, а он подвижный, словно ртуть, энергичный. Удаль чувствуется во всех его движениях, в неспокойных глазах.
Леха наконец закончил ходить, вытащил из шкафа чекушку водки, два стакана. Поставил на стол. Виновато посмотрел на Корнилова:
— Эх, товарищ начальник, как вспомню то время, аж вот тут жжет. — Он стукнул себя кулаком в грудь. — Не откажитесь! У меня такие огурчики…
Игорь Васильевич нерешительно пожал плечами.
Леха вихрем метнулся в кухню. Там загремели кастрюли, что-то упало, а через минуту он уже ставил на стол тарелку с огурцами, хлебом, толсто нарезанным салом.
— Вы мне только самую малость, — попросил Корнилов, увидев, как решительно взялся за чекушку Маричев.
— Понятно! — весело сказал Алексей. — Это мы понимаем. И что ломаться не стали — за то уважаем.
— Все в общем-то из-за его имени тогда началось, — сказал Маричев после того, как они выпили. — Назвали Тельманом. Отец и назвал-то. В честь Эрнста Тельмана. Ну, мы, мальчишки, его все Телем звали. Тель да Тель. Я ведь с Телем в одном классе учился. Корешки. Тель без матери рос. Умерла его матка еще до войны от какой-то болезни. Вот такие дела… А фрицы пришли — едри их в корень! — тут и началось. — Леха сморщился, будто от зубной боли, и начал со злостью тереть затылок. — Да ведь мы и не ждали их так рано! Все думали — пока сквозь наши леса продерутся! А они туточки. Да еще не с той стороны, откуда должны были. Я с Телем как раз на прогоне, на бревнах сидел — все советовались, куда податься. Мой батя служил, а Николка Зотов, Тельманов отец, — хромоножка, его в армию не взяли. Так он никуда уходить из деревни не хотел. Все баял — не задержатся фрицы до зимы. Ну а мы с Телем хотели в Питер рвануть. Одни…
Сидим — вдруг на прогон мотоцикл с коляской вылетает. Как дал на тормоза, аж занесло, только пыль столбом. Я гляжу — какие-то странные солдаты, головы будто пришлепнутые, ну прямо вровень с плечами. Ничего понять не могу, а Тель мне как саданет в бок. «Немцы, — говорит, — тикаем». Брык с бревен. Я за ним, да в бузину и напролом. А фрицы чегой-то заорали и с пулемета садить!
Отсиделись в гумне за деревней. Все боялись домой возвращаться, думали: а вдруг приметили нас фрицы? А ведь дома и корзинки со жратвой были собраны в дорогу.