Искатель. 1975. Выпуск №6
Шрифт:
— Нет. Искал пальто на меховой подкладке, да не повезло…
«Еще бы! Такое пальто и летом по большому блату не достанешь. А уж то, что его зимой в магазинах не бывает, — в этом-то, голубчик, ты наверняка уверен. Беспроигрышно играешь».
— Значит, ничего не купили?
— Ничего.
— Когда вы приехали в Ленинград, какая там была погода?
— Пасмурно. Снежок шел, — сказал Мокригин, и Корнилов вдруг увидел, как его лоб внезапно покрылся мелкими капельками пота. Бухгалтер заерзал, стал вдруг перекладывать с места на место бумаги, лежавшие перед ним на столе.
Корнилов помнил, что по сводке метеобюро
— Григорий Иванович, а когда вы уезжали из Ленинграда? Время? Погода?
— Не помню, — отрывисто бросил Мокригин. Похоже, что нервы у него совсем сдали.
— Когда пришли домой?
— В двенадцать.
— Это вы на фото? — Игорь Васильевич вынул из кармана фотографию Мокригина, которую по его просьбе сделали гатчинские оперативники.
— А вы что, не видите? — огрызнулся бухгалтер. — И что это за допрос?! Я в чем-то виноват? Вы даже не потрудились мне объяснить!
— Служащие станции Мшинской, Григорий Иванович, опознали в этом мужчине пассажира, который сошел тринадцатого января с пятнадцатичасового поезда и направился по лесной тропе в сторону деревни Владычкино…
— Я был в Ленинграде, — упрямо сказал бухгалтер.
— С этого же поезда сошел и Алексеев, — продолжал Корнилов. — У него были лыжи. Он ушел вперед, но на одной лыжине сломалось крепление. — Мокригин уже не мог справиться с собой, лицо его перекосила какая-то странная гримаса — не то ужаса, не то боли. Он весь подался к Корнилову, впился, в него взглядом. — Да, забыл одну деталь — у Тельмана Алексеева была такая же шапка, как у вас. — Он повернулся к вешалке, на которой висели пальто и мохнатая шапка бухгалтера. — Рыжая, мохнатая.
Мокригин молчал.
Тогда Игорь Васильевич наклонился к нему и сказал, положив свою руку на руку бухгалтера:
— А ведь это вам приготовил старик пулю, Григорий Иванович. За что?
Мокригин резко вскочил, уронив стул. Несколько секунд он молча смотрел на Корнилова, словно не зная, что предпринять, а потом вдруг громко, горячечно зашептал:
— Не докажете, не докажете! Не мог он в меня. У него и был-то один друг на свете — Гриша Мокригин! Один! Все от него отвернулись, все! И Тельман этот тридцать лет не знался, а тут — нате, поперся к папочке. Кому он нужен, Павлик Морозов! Говорил я деду — доживай свой век без чистеньких. Не послушал — умереть ему прощеным захотелось! Тьфу! — Мокригин плюнул и, будто опомнившись, спросил, пристально глядя в глаза Корнилову: — А я-то, я в чем виноват, товарищ хороший? Мне-то вы зачем о прошлом напоминаете? Мало ли в кого стрелял старик. Он и расчелся. Не я ведь стрелял! — И снова закричал: — Что вы мне душу терзаете, все старых грехов забыть не можете!
Дверь в комнату приоткрылась, и заглянула испуганная женщина. Мокригин посмотрел на нее с такой злостью, что женщина моментально исчезла.
— Вы садитесь, — спокойно, но настойчиво попросил Корнилов. Так мучивший его все последние дни вопрос — зачем убил старый лесник своего сына — перестал быть вопросом… — Я не о старом пришел напоминать. — Мокригин сел. Веко у него все дергалось, а руки не находили покоя. Он хватался то за лицо, то за шею, не в силах совладать с собой. — Дело ведь вот в чем, Григорий Иванович: бросили вы Тельмана Алексеева в беспомощном состоянии. Умирать в лесу. А его спасти можно
— Мертвый он был, мертвый, — упавшим голосом пробормотал бухгалтер. — Старик без промаха бил. — Его передернуло, словно от холода.
— Экспертиза свидетельствует — несколько часов жил. Вот за это преступление вам отвечать придется. Оно доказуемо…
— Мертвый он был, — опять сказал Мокригин. Вид у него был затравленный.
«Опытный дядя, — думал Игорь Васильевич, разглядывая бухгалтера, — а нервишки подводят. Эк он распсиховался, когда я сказал, что пуля ему предназначалась!» И быстро спросил еще раз:
— Григорий Иванович, а за что все-таки хотел убить вас лесник? Неужели не догадываетесь?
Мокригин шумно вдохнул в легкие воздуха, лицо его сделалось таким багровым, что Корнилов испугался, не хватит ли бухгалтера удар.
— А если и догадываюсь, — наконец выдохнул он, — вам-то какая с этого корысть? К делу не пришьете! — Мокригин неожиданно улыбнулся, но улыбнулся дико и зловеще. Глаза у него при этом блеснули. Корнилову даже показалось, что как-то гордо блеснули.
— Боялся меня Николка, — сказал бухгалтер. — Своего прошлого боялся. Сыну хотел чистеньким представиться. А меня, значит, побоку?! Рылом в чистенькие не вышел! Курва! — Он так же внезапно погасил свою жуткую улыбку и замолк.
Остальная часть допроса пошла спокойно. На все вопросы Мокргин отвечал безучастно и односложно: «да», «нет». Он подтвердил, что услышал выстрел перед тем, как выйти из леса на поляну, и через несколько минут наткнулся на тело лыжника. Думал якобы сначала, что выстрел случайный, что поблизости охотники. Боясь, что могут выстрелить еще, он спрятался за ель и только тогда увидел справа на горке спину удалявшегося человека. Это был Зотов.
О лыжнике Мокригин все время твердил: «Он был мертвый, лыжник-то. Мертвый. Я ничем не мог помочь». О том, что это был Тельман Алексеев, сын лесника, Мокригин узнал только вчера от директора лесхоза.
Корнилов сел за соседний столик, где стояла большая пишущая машинка и начал печатать протокол допроса. Бухгалтер сидел понурый, время от времени исподлобья поглядывал на Игоря Васильевича. Когда протокол был готов, Корнилов мельком перечитал его и дал Мокригину. Ознакомиться и подписать. Бухгалтер спокойно взял листки и, глядя прямо в глаза Корнилову, разорвал протокол на мелкие кусочки. В лице у него ничего не дрогнуло, ни один мускул.
— Ничего не докажете. Можете хоть сто опознаний делать, — И бросил бумажки на пол.
Корнилову стоило большого труда, чтобы не показать бешенства которое им овладело. «Ох какой подонок, какой зрелый подонок» — подумал он, ощущая нестерпимое желание ударить.
— Вы можете сколько угодно рвать бумажки, но от ответа вам не уйти, Мокригин.
Возвращаясь в райотдел, Корнилов думал о том, что же могло связывать этого злобного бухгалтера и лесника Зотова? Бухгалтера и лесника… Сидели вместе. Верно, сидели. Но раскаявшиеся преступники на свободе избегают друг друга. А уж если объединяются, то закоренелые. На дурное. Наперекор пословице «В счастье — вместе, в горе — врозь».