Искатель. 1978. Выпуск №5
Шрифт:
— Даже мсье Валентен?
— Он самый бедный из всех. Девочки, которым он дает уроки пения, платят ему еще неаккуратнее, а некоторые и вовсе не платят.
— И все же он продолжает давать уроки?
— Да, наверное, потому, что считает их талантливыми. Ведь он такой добрый человек.
Тут Мегрэ, сам не зная почему, взглянул на нее, и ему показалось, что во взгляде этой толстой девицы мелькнуло что-то необычайное. К сожалению, только на мгновение, потому что она тут же опустила глаза на свое бледно-голубое вязание.
У Мегрэ создалось впечатление,
Сначала он подумал, что такие веселые люди иногда встречаются. Теперь же заподозрил ее в том, что веселье было напускным, и совсем не потому, что она хотела обмануть или что-нибудь скрыть, а просто ей нравилось играть комедию.
— Вам весело, мадемуазель Клеман?
— Мне всегда весело, мсье Мегрэ.
Теперь она смотрела на него с прежним простодушием. В женских школах почти всегда можно встретить хотя бы одну девочку, на голову выше остальных и с таким же вот пышным, словно надутым воздухом, телом. В 13 или 14 лет они похожи на огромные куклы, набитые опилками; они совсем не видят ничего того, что происходит в жизни, и всецело погружены в свои мечты.
Но у сорокалетних Мегрэ до сих пор ничего похожего не встречал.
От его трубки воздух становился все более и более сизым, и вокруг оранжевого абажура лампы плавало облако дыма.
Ему казалось странным, что он находится здесь, сидит в кресле почти как у себя дома, с той только разницей, что дома снял бы пиджак. Правда, он был убежден, что через день-другой мадемуазель Клеман предложит ему это сделать.
Мегрэ вздрогнул, услышав телефонный звонок, и посмотрел на часы.
— Это, должно быть, меня… — сказал он, поспешно выходя в коридор.
И опять, как накануне на бульварах, немного сконфузился и даже почувствовал себя почти виноватым.
— Да, это я… Ты легко дозвонилась?… Очень хорошо… Очень хорошо… Уверяю тебя, очень хорошо… Нет, все спокойно… Обо мне заботятся, да… Как здоровье сестры?
Когда он повесил трубку и вернулся в гостиную, мадемуазель Клеман усердно вязала. И только когда он сел и снова закурил трубку, беспечным голосом спросила:
— Это ваша жена?
Глава третья, в которой важную роль играет упоминание о кружке свежего пива и в которой Мегрэ обнаруживает жильца мадемуазель Клеман в неожиданном месте
Мегрэ провел добрую часть ночи, ругаясь, ворча, иногда даже охая. Раз десять он проклинал пришедшую ему в голову мысль поселиться в меблированных комнатах на улице Ломон. И все же в конце концов к утру он остался доволен этим своим решением.
Быть может, виною всему был шартрез, который, по-видимому, так любила мадемуазель Клеман.
Как и вчера вечером, она не замедлила достать из буфета бутылку шартреза, и от одного лишь вида этой густой зеленой жидкости лицо ее приняло такое выражение, какое бывает у детей при виде лакомства: глаза ее заблестели, губы
Мегрэ постеснялся отказаться. В результате вечер был окрашен в голубой и зеленый цвета. Зеленый от ликера, а бледно-голубой от вязанья, которое едва заметно удлинялось на коленях у хозяйки.
Они выпили немного — рюмочки были крошечные. Мегрэ поднялся к себе в комнату, совсем не захмелев, и только мадемуазель Клеман, когда он собрался уходить, смеялась еще более заразительно, чем обычно.
Мегрэ не сразу зажег свет. Сняв галстук и расстегнув ворот рубашки, он подошел к окну и облокотился о подоконник, как в этот вечер делали, вероятно, тысячи парижан.
Воздух был бархатный, почти осязаемый. По тихой улице Ломон, незаметно спускавшейся вниз к искрящейся огнями улице Муфтар, машины проезжали редко. Иногда из-за домов доносился неясный шум, приглушенный гул автомобилей, мчавшихся по бульвару Сен-Мишель, скрежет тормозов, звуки клаксонов, но все это происходило словно в другом мире; между крышами домов, между трубами взгляд уходил в бесконечность, усеянную звездами.
Опустив голову, Мегрэ мог видеть тот участок тротуара, где упал Жанвье. Немного дальше одиноко горел в ночи фонарь. Постояв минуту неподвижно, можно было почувствовать, вернее услышать, малейшее движение в доме.
Из соседней комнаты мсье Кридельки не доносилось ни звука, и свет там был потушен.
На втором этаже Лотары улеглись спать. Но кто-то из них тут же поднялся, потому что захныкал малыш. Должно быть, это была жена. Она не стала зажигать лампу, а только ночник — из окна пробивался слабый свет. В ночной рубашке, босиком, мать, по-видимому, что-то готовила для ребенка, наверное, рожок. Мегрэ услышал звяканье стекла и женский голос, что-то напевавший.
Приблизительно тогда же, около половины двенадцатого, погасила свет и мадемуазель Бланш. Она дочитала книгу и немного погодя спустила воду в туалете.
Маленькое бистро неподалеку от дома, где ужинал Мегрэ, давно уже закрылось, а комиссару вдруг так захотелось выпить кружку свежего пива! В эту минуту затормозил автобус, шедший с бульвара Сен-Мишель, и Мегрэ вспомнил, что там много пивных.
Скоро это превратилось в навязчивую идею. От выпитого ликера во рту было горько; ему казалось, что в гортани у него осел жир от бараньего рагу, которое он ел в бистро у овернца и нашел удивительно вкусным.
Он даже заколебался, не надеть ли ему снова галстук и не спуститься ли бесшумно вниз, чтобы дойти пешком до ближайшей пивной.
Мадемуазель Клеман уже улеглась. Значит, придется сначала разбудить ее, чтобы выйти из дома, а потом, вернувшись, разбудить снова.
Он зажег трубку, по-прежнему облокотившись о подоконник, вдыхая ночной воздух, но мысль о пиве не покидала его.
Кое-где на фоне темных домов с противоположной стороны улицы вырисовывались более или менее освещенные окна; их было немного, пять или шесть. Порой за занавесками или за шторами бесшумно двигались тени. Наверное, точно так было и накануне, когда бедняга Жанвье ходил взад и вперед по тротуару.