Искатель. 1979. Выпуск №4

Росоховатский Игорь Маркович

Никогда еще радист не смотрел с таким вожделением на телеграфный ключ. Так хотелось положить ладонь на рукоятку и от-

29

стучать всего два коротеньких слова: «Мы живы». Но это было равносильно самоубийству. Даже по краткому радиосигналу немецкая радиослужба запеленгует судно, доставившее подводному флоту рейха крупные неприятности. А ведь где-то, в какой-то канцелярии уже напечатаны стандартные бланки и разосланы семьям. Черная рукоятка ключа магнитом притягивала руку, и радист даже прикрыл ее коробкой от домино. Он слушал эфир.

Безрадостное занятие. Каждый день доносятся безнадежные крики 'о помощи на английском, испанском, немецком и на родном, русском. Не проходит дня, чтобы в этой проклятой Атлантике не топили кого-нибудь. Сколько же пароходов уже на дне! Эфир попискивал бессмысленными наборами точек и тире — это чьи-то шифровки. Два раза в сутки, в полдень и в полночь, с секундной точностью, по радио кто-то прокручивал на большой скорости магнитофонные ленты. Это переговаривались со своим штабом немецкие подводные лодки. У парохода не было средств, чтобы запеленговать их место. Эти сигналы говорили только, что лодки бродят в океане, возможно, рядом. А то попадал на музыку или песни. Тогда Рудин подключал динамики судовой связи, и по «Ванцетти» разносились заграничные мелодии, чтобы ребятам не было так тоскливо. Вот только сквозь треск радиопомех никак не мог уловить голос Москвы, узнать, что там делается на фронтах. В столовой экипажа висела сводка десятидневной давности, и капитан все время настойчиво напоминал: «Лови Москву, маркони, как хочешь, но ловя».

У Веронда было правило раз в день обходить судно. Последние дни выбили из этого ритма. Несколько суток, прошедшие после встречи с лодкой, слились в один долгий-предолгий день. За это время он, кажется, несколько раз забывался в дремоте, а может быть, и нет. Вспомнить не мог. Он остановился на середине трапа между своей каютой и спардеком. Только сейчас сообразил, что решил пройти по судну. Провел рукой по жесткой щетине. Решительно вернулся к себе в каюту. Зашел в ванную, увидел в зеркале чужое, осунувшееся, заросшее лицо ₁Вслух сказал:

— Дурак! В таком виде идти по каютам!

Разделся, швырнул за дверь одежду. Пустил холодную, Потом горячую, снова холодную воду. Отфыркиваясь, растерся жестким полотенцем. Навел прекрасную, шведской стали бритву, снял тетину. Достал флакон с остатками лосьона фирмы • «Жилетт». Стало приятно от легкого аромата, холодка, освежившего лицо. Затем тщательно оделся: белоснежная рубашка, галстук, парадная форма с золотыми шевронами на рукавах и двумя рядами сияющих пуговиц.

Смахнул щеткой невидимые пылинки, навел блеск на ботинках. Слегка сдвинул на ухо фуражку с крабом. Теперь можно было сделать обход.

Двери всех кают — так положено, когда каждый миг может раздаться сигнал боевой тревоги, — были раскрыты настежь. В первой от трапа аппетитно храпел третий помощник. Из следующей доносился резкий стук, прерываемый возгласами;

Опять поехали, черти!

Да, держи их, держи!

Пустой, здесь же пусто было.

30

Главстаршина загораживал дверной проем. Лишь заглянув через его плечо, капитан понял, в чем дело. Здесь резались в «козла». Один из болельщиков — матрос Машин — поднял голову, и его спокойные глаза вдруг расширились от радостного удивления.

Ребята, капитан пришел. При полном параде! Уже

Исландия?!

Пока исландское направление, — усмехнулся Веронд. —

Которая партия?

Полуторная

Как понять?

Волной

наподдало, одну рассыпало.

Веронд пошел дальше. В двух следующих каютах было полутемно, пусто, в четвертой же двое матросов в спасательных костюмах молча сидели напротив друг друга, зажав руки в коленях. Чувствовалось, они не слышат ни стука костей, ни ритмичного пульса машины.

— Здравствуйте, товарищи!

Пришлось еще раз повторить, прежде чем поднялись серые лица. Загнанные глаза. Ни слова в ответ...

— Немедленно спать.

Матросы словно ждали этого приказа. Повалились на койки.

— А ну, встать!

Послушно, быстро, как по сигналу тревоги, вскочили.

— Разберите постели. Разденьтесь. Костюмы сверните и поло

жите рядом с собою.

— А можно? — это были первые слова, которые капитан услышал здесь.

— Должно. Спокойной ночи.

Позже он заглянул сюда еще раз. Оба матроса спали, может быть, впервв1е за эти несколько суток. Смягчились лица. С них сполз серый, словно дорожная пыль, налет.

И вновь набитая людьми каюта. Моряки травят баланду, перебивают друг друга, словно встретились после долгой разлуки.

Понимаешь, в зенитное кольцо вижу на ее рубке какую-то

белую картинку. Я прямо в нее нацелился — и шарах! — види

мо, в десятый раз сообщал комендор.

А нас как тряхнет, когда вы попали! Как угольную пыль

поднимет! Чую, ко мне в штанину что-то теплое ползет, ногу

когтями царапает. А это крыса. Перепугалась, видать. Ну, ду

маю, раз ко мне прибежала, значит, не помру, жить буду! —

BTQpiUl ЛОСИНОВ.

Дружный хохот потряс каюту.

— Не верите? Вот, царапины остались.— Кочегар, откинувшись

на спину, задрал ногу, оттянул штанину. — Убеждайтесь, не

вру. Я ее за хвост дернул. Думал в топку кинуть, а потом по

жалел: «Живи, родная».

Веронд миновал каюту. Не хотел мешать. А оттуда уже доносилось чье-то честное признание:

— А я, ребята, струхнул. Все, думаю, не видать тебе обеда.

Закусишь напоследок американской шоколадкой — и привет

родне...

Лишь одна дверь была закрыта. Сообразил: «Тут женщины». Легонько постучал. Раздалось приглашение войти. На койке, в

31

уголке между иллюминатором и простенком, нахохлившись, сидела Клава. Веронд помялся у входа, присел на краешек койки, спросил:

Страшно?

Уже почти нет. — И настороженно спросила: — А что, еще

рано не бояться?

Честно?

Да, очень прошу, честно.

Рано, Клава.

Спасибо, что честно. Это лучше, чем когда говорят: «Хоро

шо, хорошо», а на самом деле хуже некуда. Скажите, а вы и

на мостике все время были так, при галстуке?

Да, Клава, — не колеблясь солгал капитан. — Только по

верх формы была эта американская резиновая хламида. А что