Искатель. 1980. Выпуск №1
Шрифт:
Когда я впервые это понял? Понял и не смог выразить словами? Да, Валентина… Я увидел ее такой, что не мог потом забыть. И не знал, почему это произошло. Далеко-далеко отсюда. На острове. Где когда-то плавала «Гондвана».
Кажется, начинался спор, долгий, горячий и бесполезный, как всегда. Страстно возражал Ридзу Саша Костенко, в первый раз присутствовавший на традиционной встрече журналистов, к нему присоединился Джон Ло; звучали стихи, и сочинялись гимны науке, искусству, человеку. Стало шумно. Я видел, как бородатый и респектабельный Гарин встал из-за стола, подошел к Костенко, пытался,
Джон Ло, исколесивший Сахару и Ближний Восток, рассказывал о своих наблюдениях. Великолепные краски на скалах и стенах храмов сохранились в течение тысячелетий. Бесчисленные рельефы и скульптуры. Тонкие контуры, изящество художественной техники — все это бросается в глаза. Даже простому журналисту. Но живопись эта плоская, без теней и переходов. Ни намека на перспективу: пруд с водяными птицами рисовали так, как будто зеркало воды вертикально. А люди… Ноги видны сбоку, лица в профиль, а грудь всегда изображалась во всю ширину. Голову быка художник видел в профиль, а рога оставались в плоскости рисунка. Замечание Джона Ло привлекло мое внимание: египтяне как бы пользовались приемом собирателей гербариев. Так дети засушивают цветы между страниц, невольно изменяя их форму.
Стенная живопись Геркуланума и Помпеи, городов, засыпанных некогда вулканическим пеплом, гораздо больше напоминает современное искусство. Открытие перспективы уже состоялось, на панно появились тени.
— Искусство может все, — сказал Гарин. — Современное искусство. Но оно отдаленно напоминает памятник, вечно строящийся и остающийся незаконченным. Что-то всегда перестраивается, доделывается, в его пьедестал добавляются камни, мрамор, затем устанавливают новые и новые фигуры.
— Хватит об этом! — воскликнул Костенко и стал рассказывать о горной цепи в Атлантике, опустившейся на дно океана. Он только-только вернулся из экспедиции.
— Катастрофа произошла 40 миллионов лет назад, — сказал он, — совсем недавно. Единственное место, где можно найти сказочную Атлантиду.
— Тогда еще не было человека, — сказала Калина. — Одни динозавры.
— Откуда вам это известно? — возразил Костенко. — Мы вообще с некоторых пор лучше ориентируемся в космосе, чем у себя дома, на нашей планете. При мне изучали керн, извлеченный с глубины трех километров… Там был целый архипелаг. С тех пор как острова затонули, их покрыл слой морских осадков.
— Атлантика — настоящий клад для журналистов, — заметил Джон Ло. — До сих пор никто не знает, что же за следы на дне открыли Жорж Гуо и Пьер Вильм в районе Дакара. Мы действительно плохо ориентируемся.
— Это история с бородой, — сказал Ридз. — Но никто ничего действительно не знает.
— А я даже не слышала, — сказала Калина Зданевич.
— О, это настоящая загадка, — сказал Джон Ло. — Они увидели на дне, в иле, следы гигантов. Так им показалось.
— Что же это было?
— Углубления, похожие на отпечатки гигантских ступней. Два-три метра в длину. Расположены они по какому-то периодическому закону. В 1960 году такие же следы засняты на дне Индийского океана советской глубоководной камерой.
Меня
Да, я знал теперь семь стихий. Как же иначе! Недаром я плавал на «Гондване»: можно было ведь ограничиться полной связью или даже телеканалом. Говорят, что любовь — тайна. Но любая из стихий тоже тайна. Нам не доведется увидеть ни близкое сияние новых миров — звездных огней будущего, ни многие и многие отдаленные небесные земли-планеты с их диковинами. И никто не предскажет тайфун или смерч, несмотря на кажущуюся простоту задачи.
В проеме окон, над головами людей, открывались дали, охваченные слабым вечерним сиянием. Внизу был город. Здесь, в излюбленном нами зале, чувствовалась высота: двести метров от подножия сопки и тридцать этажей. Я встал и подошел к окну. Море казалось белым в лунном свете. Его бороздили голубые, красные и желтые огни. Над ним оставляли фосфоресцирующий свет террапланы и эли. Розовые и голубые огни в окнах разбегались правильными рядами по вертикалям и горизонталям — улицы казались висящими в воздухе елочными гирляндами. Отсюда, с высоты, были плохо видны детали, а знакомые ориентиры сместились так, что я долго искал северные радиомаяки и станции полной связи. В той стороне на высокие вершины спускались туманы и облака окутывали каменные глыбы и заполняли ложбины.
Я осторожно открыл окно. Ворвался свежий холодный воздух, запахи гор и леса. Ветер донес до меня звуки «Эстрелиты» Понсе. И потом — чарующие танцы Глазунова…
Где-то сейчас «Гондвана»? Хотелось махнуть рукой на все и улететь. За час я смог бы вызвать «Гондвану», узнать координаты и еще часа через четыре быть там. На борту. И почему это я, в самом деле, так редко навещал «Гондвану»? Вечные дела и хлопоты, а выкроить несколько часов на дорогу не удавалось. Сегодня наступил перелом, я знал. Теперь все будет иначе, повторял я. Будет по-другому. Это сентябрь был таким хлопотным.
Как это случилось
Как это случилось? На борту «Гондваны» приняли сигналы тревоги. Чувствительные гидрофоны непонятным для непосвященных языком рассказали о беде; весть звучала, как музыкальная гамма — высота звуков нарастала, потом убывала. Но они были короткими, как вскрик. Будь они немного послабее, приборы не смогли бы их уловить.
«Дельфины!» — подумала Валентина. Ей не нужно было ничего разъяснять. Сигналы пропали, значит, дельфины были далеко, но зря они не стали бы тревожить своих сородичей, да и двуногих друзей тоже.
Стояла ясная тихая ночь накануне полнолуния. Валентина быстро собралась, доложила о курсе, которого, как ей показалось, нужно было придерживаться, и вышла в океан на спасательном аппарате. Через час стало ясно, что ультразвуковые импульсы дельфинов могли дойти по волноводу: игра случая порой так перемещает воды различных слоев, что образуется как бы тоннель под водой — по нему звук бежит, отражаясь от более плотных горизонтов. Такой волновод может ввести в заблуждение, если он хотя бы немного изгибается. Пеленг окажется мнимым.