Искатель. 1981. Выпуск №1
Шрифт:
— Я из угрозыска. Мне нужно срочно повидать раненого таксиста.
— Минуточку, я позову врача…
Медсестра ушла, не забыв захлопнуть дверь. Минут через десять, когда я уже собрался звонить второй раз, в дверях показался сухопарый парень примерно моего возраста. Солидней и старше его делала аккуратная шкиперская бородка, закрывающая верхнюю пуговицу серого с голубоватым оттенком халата. Он ни о чем не спрашивал, только смотрел вопросительно. Я протянул свою книжечку.
Он долго и, казалось, тщательно изучал мое удостоверение, но я по его отсутствующим
— Агеев, из уголовного розыска, — представился я, пытаясь пробиться сквозь чащобу забот и тревог, обступивших врача.
Он встрепенулся.
— Сеглинь, лечащий врач. Чем могу быть полезен?
— Доктор, мне нужно видеть раненого таксиста!
Его губы непримиримо сомкнулись.
— Это невозможно! Носков в крайне тяжелом состоянии.
— Жить будет?
Он помедлил с ответом.
— Трудно сказать. Потеряно много крови…
Я корректно, но настойчиво оттеснял Сеглиня в коридор, пока входная дверь не захлопнулась за моей спиной.
— Доктор, вы должны понять, этот разговор нам очень важен. Носков — единственный, кто видел преступника в лицо.
Сеглинь покачал головой:
— Боюсь, ваше посещение взволнует больного. Может быть, завтра?
— Доктор, дорога каждая минута! Преступник на свободе, кто знает, каких бед он может натворить…
— Хорошо! — наконец решился он. — В порядке исключения даю вам две минуты. Наденьте халат, я вас провожу.
Раненый лежал в одиночной палате, окруженный сложной аппаратурой из стекла и никеля. Он дышал тяжело и прерывисто, на лбу серебрились мелкие бисеринки пота. Врач промокнул его лоб марлей, сказал негромко:
— Миша, к вам товарищ из милиции. Вы сможете говорить?
Носков с усилием открыл глаза, в них застыла неутолимая боль.
— Спрашивайте, — едва слышно прошептал он.
Я понял, какого труда стоит ему каждое слово, и растерялся, забыв заготовленные вопросы. И тогда он начал рассказывать сам. Шептал он быстро, бессвязно, спотыкаясь на трудных буквосочетаниях. Ему, видимо, необходимо было выплеснуть наболевшее, освободиться от навязчивых образов, засевших в воспаленном мозгу.
— Я чинил машину… поломался рядом с домом… а этот, в плаще… приставал к девушке… замахивался… Пьяный такой… злобный… Я хотел помочь… пошел к ним… Они ссорились… он ее обвинял в измене… Потом… потом… они убежали… Я хотел его… в милицию… вытащил из кустов… И тогда… тогда… он…
Лицо раненого исказила мучительная гримаса, он застонал, заскрипел зубами, заново переживая случившееся. Сеглинь встревоженно приподнялся, движением бровей указал на часы.
Я заторопился.
— Скажите, Миша, вы этого парня встречали раньше?
— Нет… кажется, нет…
— Может, запомнили его лицо? Ведь вы шофер, у вас должен быть цепкий глаз. Что вам запомнилось в его внешности?
Он ответил сразу, видно, лицо преступника навечно отпечаталось в его памяти:
— Баки на щеках… И глаза… Холодные, острые… как буравчики…
Михаил сцепил зубы, подавляя
— Все! На сегодня хватит!
— Последний вопрос, доктор! Миша, быть может, во время ссоры было названо какое-то имя. Вспомните…
Носков закрыл глаза, и было не понять: то ли он снова впал в забытье, то ли обдумывал мой вопрос.
Между тем Сеглинь тормошил меня:
— Идемте, идемте, ему нужно отдохнуть.
Я медлил. Я все еще надеялся получить ответ на очень важный вопрос и клял себя за то, что задал его так поздно. Врач вежливо, но твердо взял меня за руку и повлек к выходу. У дверей я оглянулся: Михаил слабо шевелил пальцами, как бы подзывая к себе. Я вернулся почти бегом.
— Вспомнили?
— Девчонка повторяла: «Не надо, не надо…» Имя называла… — Тонкая морщинка пролегла на гладком юношеском лбу. — Не помню… забыл…
Я легонько пожал вялую ладонь.
— Припомни, Миша, это очень важно. Вспомнишь, скажи доктору, я ему оставлю свой телефон. Счастливо, Миша, выздоравливай!
Он обхватил мою руку холодными негнущимися пальцами, прошептал:
— Увидите маму… передайте… пусть не волнуется… И Алле… ей нельзя… скоро маленький будет… А я… я… выбак… выкаб… выкарабкаюсь…
Наша работа не для слабонервных, но к подобным сценам иммунитета у меня еще не выработалось. Да и вряд ли это когда-нибудь случится. Сострадание к страданию, злость против зла. Если нет в душе этих чувств, трудно, даже невозможно работать в милиции…
2
Я выхожу из отделения реанимации в преотвратнейшем настроении. Что толку хитрить с самим собой? Я могу играть роль многоопытного сыщика перед погруженным в больничные заботы Сеглинем, но сам-то я в тихой панике, внутри у меня все дрожит и трепыхается. Ну где, где мне искать этого подлого юнца?..
— Куда поедем, товарищ лейтенант? — спрашивает меня Спирин, открывая дверцу машины. — В отдел?
— Что нам там делать? Рули на Гончарную!
— Есть на Гончарную! — четко повторяет сержант, круто забирая влево.
Мы мчимся, обгоняя троллейбусы, по безлюдным в этот ранний воскресный час улицам Задвинья. По дороге Геннадий снова коротко рассказывает все, что знает. Кроме дежурного следователя, на происшествие выезжали участковый инспектор Алексей Волков, эксперт-криминалист, кинолог с собакой. Однако по горячим следам преступника найти не удалось. Ничего существенного не дал и осмотр места происшествия.
Машина останавливается напротив деревянного двухэтажного дома с застекленной верандой.
— Мы сейчас стоим на том месте, где таксист ремонтировал свою «Волгу», — говорит Спирин, — а само происшествие произошло вон там, — и он показывает на кусты неподалеку от уличного светильника.
Я распахиваю дверцу, выпрыгиваю из машины.
— Сержант, я остаюсь здесь, а вам нужно доставить сюда участковых Волкова и Рябчуна. Срочно!
Геннадий смотрит на часы, говорит:
— Девять ноль пять. Наверно, еще ухо давят. Воскресенье все же…