Искатель. 1981. Выпуск №2
Шрифт:
– В этой тайге?
– Может, не совсем в этой. Ходили мы тут неподалеку с геологами, руду искали.
– Чего уж теперь. – В голосе Красюка слышались примирительные нотки. – Давай думай, раз уж так вышло.
– Чего тут думать? Завтра пойдем обратно…
– Ну не г! – Красюк вскочил, усталости как не бывало.
– Тогда думай о себе сам.
Красюк шагнул к Сизову, все в той же позе лежавшему на траве, присел возле него на корточки.
– Слушай, Мухомор… Иваныч, – просительно сказал он. – Назад я тебя не пущу. А если мне надежную дорожку покажешь, золотишком поделимся. Тут, – он ласково
Сизов долго молчал, смотрел в небо. Сумрачнело. Вечерний ветер шуршал листьями дуба.
– Идет, а?
– Семь бед – один ответ, – наконец сказал Сизов. – Ладно. При условии, что ты перестанешь махать своим ножиком и командовать. У «зеленого прокурора» разговор короткий: не знаешь тайги – ложись и помирай. А хочешь выжить, слушай того, кто больше знает и умеет. В данном случае тебе придется слушать меня.
– Ну давай, – согласился Красюк. – Сообрази что-нибудь пожрать.
– Придется потерпеть до завтра. Сейчас надо подумать о костре. Собирай дрова, да потолще…
Они лежали на мягких ветках пихты, задыхаясь в дыму костра и все-таки наслаждаясь тем, что не зудели комары и мошки. Ночь опустилась быстро, словно на тайгу вдруг нахлобучили шапку. Где-то в чаще сумасшедше хохотал филин, душераздирающе кричали сычи. Откуда-то слышался тонкий голосок сплюшки, возносившийся все выше и выше: «Сплю-сплю-ю-ю-ю!» А им не спалось. Доносившиеся отовсюду непонятные шорохи наполняли душу тоской и тревогой.
Красюк скинул нижнюю рубаху и, замотав в нее самородок, положил под голову. Смотрел в темноту и думал о том, какой вкусной была утренняя лагерная каша. Потом он начал вспоминать:
– Помню, с мамкой в Сибирь ездили. Вышли на какой-то станции в Забайкалье – чего только нет на рынке! Семга, медвежий окорок, картошка, мясо, орехи разные, масло сливочное в туесках, грибы, кетовая икра, просто кета, омуль, жареные куры, жареные зайцы, мед бочонками, водка, спирт… И все почти задаром…
– А что еще в Сибири разглядел? – спросил Сизов.
– Много всего. Названия необычные: Зима, Слюдянка, Ерофей Павлович…
– Кто это, Ерофей Павлович, знаешь?
– Знаю. Рассказывали дорогой. Будто, когда строили железку, нашли скелет человека. Рядом бутылка с золотым песком, зубило и молоток. И надпись на скале выбитая: «Ерофей Павлович». Стало быть, это он и есть, который тут золото нашел.
– Оч-чень интересно, – насмешливо сказал Сизов. – А о Хабарове что-нибудь слышал?
– Это который в Хабаровске жил?
– Триста лет назад он тут первым путешествовал. Когда о Хабаровске еще и не думали.
– Я и говорю: он тут первым все нашел.
Сизов рассмеялся. Потом спросил:
– А что еще запомнилось в Сибири?
– Помню сопку с ледяной шапкой. А внизу – зелень и озера с синей водой. В одном – вода молодости, в другом – мудрости. Грязь на берегу, а из нее головы торчат: люди лежат, лечатся. Опосля той грязи баб, говорили, запирать приходилось.
– Это еще зачем?
– Злые они после той грязи были, мужиков ловили. – Он потянулся хрустко. – Эх, теперича бы туды!..
– Сколько у тебя мусора в голове! – сказал Сизов. И задумался: в «мусоре» этом есть своя система. А это значит, что у Красюка целое мировоззрение: жратва, деньги, женщины. А мировоззрение доводами не возьмешь. Система, даже
Он вспомнил, как сам первый раз ехал на восток. Из Забайкалья в Приморье по прямой, по лихой памяти дороге, именуемой КВЖД, про которую говорили, что название это от слов «как вы живым доехали». Они тогда проскочили, а следующий за ними поезд был пущен под откос и разграблен: в окрестных горах и лесах гуляли банды белокитайцев и хунхузов.
Ему и снилась в эту ночь дорога, узкая, извилистая, как звериная тропа. Впереди маячила красная сопка, совсем красная, словно целиком сложенная из чистой киновари. Он торопился к ней, боясь, что краснота эта окажется обманчивой, цветовой игрой вечерней зари. Торопился и никак не мог выбраться из узкого коридора звериной тропы.
И Красюку в эту ночь тоже снилась дорога, широкая, как просека. Позади была ночь, а впереди маячило солнце, похожее на золотой самородок. Потом это солнце-самородок каким- то образом оказалось у него в шапке. Он прижимал шапку к себе, но она жгла руки, выскальзывала.
Он и проснулся оттого, что почувствовал, как выскальзывает из руки конец рубахи, в которую был завернут самородок. Костер догорал, на листве соседних кустов дергались серые тени. Ветер слабо шевелился где-то высоко в вершинах деревьев, а рядом, совсем рядом, возле самой головы, слышалось прерывистое сопение.
«Ах, сука, – подумал Красюк, – а еще про Сибирь расспрашивал, про мусор говорил!» Стараясь не шевельнуться, он сунул руку за пазуху, достал нож и, резко изогнувшись, выкинул руку за голову, туда, в темноту, в сопение. Почувствовал, как нож вошел в мякоть. Послышался не то вздох, не то удаляющийся стон, и все стихло. Тогда, не выпуская узла с самородком, Красюк вскочил на ноги, выхватил из костра горящий сук и пошел в гу сторону, где затих стон. Огонь почти не давал света, только рождал слабые тени. В двух шагах была пугающая чернота, такая плотная, какой Красюк еще не видывал. Незнакомая жуть гадюкой заползала под телогрейку. Одна тень под кустом показалась Красюку согнувшейся фигурой человека. С радостным злорадством он шагнул к ней. И вдруг беловатое пламя со звуком человеческого выдоха рванулось навстречу. Окатило холодным огнем и погасло. В ужасе Красюк выронил нож, и сук, и свой драгоценный сверток, отпрыгнул в сторону. И застыл, охваченный мелкой дрожью, не зная, куда бежать в обступившей непроглядной темноте.
И вдруг услышал тихий и, как ему показалось, вкрадчивый голос:
– Что там случилось?
Красюк не ответил, с трудом приходя в себя.
– Ты чего прыгаешь, как заяц?
До Красюка дошло, что голос слышится совсем не с той стороны, где он искал вора, и это еще больше испугало его.
– Это ясеница горит, не бойся. Выделяет эфирные масла. В безветрие они скапливаются и вспыхивают от огня.
И гут новая волна холода окатила Красюка: вспомнил, что потерял самородок. Ринулся к костру, выхватил новый сук, замахал им, чтоб разгорелся. По дыму от выроненного первого сучка он быстро нашел и нож и сверток. И только тогда успокоился. Поправил разбросанные ветки пихты, снова улегся, сказал глухо: