Искатель. 1982. Выпуск №3
Шрифт:
«Неужели та Лидка? — билась мысль. — Ох, и хороша девка была. Даром, что года на два старше, все равно женился бы, может, и жизнь прожил бы по-другому, человеком стал бы, а не уркой. Эх, Лидуха, Лидуха! Плотник тогда свел их, а наедине туманно сказал ему так: «Ты присмотрись к ней, девка хорошая, помогать нам станет». Однако сразу чувствовалось: не из тех она, чиста больно, смотрит хорошо. Потом и Плотник сообразил и стал темнить, ходить вокруг да около. «Обманулся я, мол, в Лидухе, не та девка, добра не помнит». Как-то вроде шуточкой бросил: «Убрать ее надо потихоньку, Лидуху нашу,
С безразличным видом он прошелся по проходу, незаметно оглядывая пассажиров, Вдруг ему показалось, что сидящий на боковой скамейке крепыш в надвинутой на лоб восьмиклинке, подозрительно быстро отвел в сторону глаза. В груди екнуло. С трудом сохраняя независимый вид, Черный прошел в тамбур, закурил, краем глаза не выпуская парня из поля зрения. Неожиданно тот исчез. Филька почти бегом вернулся назад. Парень оказался на месте. С двумя другими мужиками он пристроился за столиком и ловко открыл поллитровку. Услышав, как тот сочно крякнул, Филька облизал пересохшие губы и снова ушел в тамбур. За окошком посерело. Поезд нырнул в знакомую ложбину и вскоре замедлил ход. Приближалась станция. Проводник открыл дверь. Филька спрыгнул, не дожидаясь остановки.
Затем он быстро сбежал с насыпи, нырнул в небольшой ров, выбрался наверх и затаился на пригорке в низкорослом, но густом кустарнике. Поезд стоял минуты две. Кроме нескольких старух и женщины с ребенком из него вышел коренастый мужик средних лет с плетеной кошелкой да два жиденьких фрайера. Коренастый, не оглядываясь, деловито запылил кирзой по проселочной дороге. Фрайера двинулись в сторону поселка, вяло переругиваясь между собой. Посидел в кустах еще с полчаса, покурил в рукав. Ничего подозрительного. Только после этого двинулся по знакомой тропинке в поселок. Темнота загустела. Ноги утопали в мягкой траве.
Наконец добрался до нужного дома, постучал несмело. Минуту обождал и отстукал дробь ногтями.
— Кто там? — услышал вскоре надтреснутый старческий голос.
— Это я, Черный, — выдохнул он в щель.
Стукнула щеколда. Вовнутрь пришлось вступить в полной темноте.
— Проходи, милок, проходи, — раздался тот же голос, — не споткнись. Уж прости, ради бога, темно, лампочки ныне, как спички, сгорают — не напасешься.
Они вошли в комнату, освещенную мягким светом настольной лампы.
— По делу я, Плотник, — переминался у порога Филька.
— Садись, садись, голубь, дела потом, пропусти рюмочку с дороги. Вот рябинка с коньяком.
Золотистая жидкость маслянисто заструилась в фужер. Филька чертыхался в душе от такой выпивки, но вида не подал, проглотил и конфеткой какой-то закусил.
— Уж не обессудь, Филимон, угощать особо нечем, все сбережения спустил столичному дантисту. — Рот хозяина блеснул золотом. — Как липку ободрал старика, шельмец.
«Ну и жмот, черт старый, — презрительно подумал Филька, — такого добра у тебя хватит половине Москвы зубы вставить».
Сам между тем доверчиво кивал каждому слову.
— С чем приехал? —
Филька вскочил.
— Мать Беды приезжала, записку тебе передала. Вот она. — И он положил листок на стол.
Плотник мельком скользнул по ней взглядом. Тон его снова стал елейным:
— Говорил я тебе, Филя: не трогай меня, пока сам не скажу.
— Я думал, я считал, — залепетал тот, побледнев, — важно тебе это, не зря же Беда пишет.
— Панику разводит Беда, сынок, панику. Отвык от жизни-то людской за столько времени. Вот и кажется ему горошина тыквой.
Он бросил взгляд на окно в уже темную густоту зелени.
— Ты не бойся, Плотник, меня не пасли, я знаешь, как шел, — стал оправдываться Черный.
Сбиваясь и перескакивая с одного на другое, он рассказал о своем путешествии.
— Да я и не боюсь, сынок, чего мне бояться на старости лет. Пропусти-ка лучше еще рюмочку да и уходи с богом. У меня больше не появляйся. Сам потом весточку подам. Да не сюда, — остановил он его, — выйдешь лучше через подпол. У меня оттуда лаз в сад.
Филька, чертыхаясь в душе, пошел за ним.
Спустились в обширный подпол. Колеблющееся пламя свечи выхватывало из темноты то полки, то пузатые бочки с проржавевшими обручами. Пахло плесенью.
— Куда теперь? — спросил Филька, озираясь по сторонам.
— Туда, туда. — Плотник неопределенно махнул свечкой, и в тот же момент в глазах у Фильки вспыхнули радужные искры. На мгновение ему показалось, что это взорвалось разноцветными брызгами желтое пламя свечи. Боли он почти не почувствовал, просто в левую сторону груди вошла страшная тяжесть.
— Вот так-то, Филя, — бормотал Плотник, оттаскивая тело в сторону. — Говорил ведь тебе: не трогай меня, покуда не позову.
Он пристроил огарок свечи на пустой бочке и при ее зыбком свете быстро выкопал небольшой металлический ящик. Кряхтя, подтащил его ближе к свету. Поковырялся немного в замке и открыл крышку. Добыл оттуда неприметный с виду кожаный чемоданчик, крякнул довольно, почувствовав приятную тяжесть в руке. Затем поднялся наверх. Часы с гирьками показывали восемь.
«Спешить не надо, — бормотал он про себя, — мы себе тихо-мирно беседуем. Перешли в другую комнату, свет включили. Нам бояться нечего, мы люди честные, у нас все открыто».
Минут за двадцать до прихода очередной электрички Плотник натянул старый картуз, надел потертое драповое пальто, налил в блюдце молока, поставил его пристально смотревшему за ним зелеными глазами коту и с чемоданчиком в руке вновь спустился в подпол.
На противоположной стенке он нащупал тяжелый засов и оттянул его в сторону. Пригнулся, и по узкому проходу двинулся вперед. Постоял, прислушался. Открыл крышку люка и вылез в ветхий сарай, примыкавший к саду. Опять застыл не двигаясь. По листьям деревьев тихо шуршал ветерок. Было безлюдно. Он не спеша зашагал по переулку, рассчитывая появиться на остановке одновременно с электропоездом. Желтый световой глаз пронизал пространство далеко впереди себя, высветив у полотна несколько фигур. Мягко лязгнули открывающиеся двери. Плотник за мясистой спиной какой-то бабы незаметно юркнул в первый же вагон.