Искатель. 1986. Выпуск №3
Шрифт:
Юния простирала руки вверх, и неожиданно в ней, как будто в глубинах земли и неба, рождались стихи:
Земля и небо! В вечности души я вас соединяю.Вы навеки слились — и неразрывны в человеке.О, я горжусь крылатостью людей!..Она плотнее прижималась к стволу яблони и снова замирала, прислушиваясь к биению жизненных соков под могучей корой.
Здесь, в горах, у этих облаков, у этой яблони был ее настоящий мир — мир людских невозможностей, такой ей близкий
У своей яблони Юния всегда размышляла о людских достоинствах и недостатках, прежде чем погрузиться в свои «сны».
…Музыка походила на хроматическую гамму. Словно бы то отдалялся, то приближался рокот водопада. В гармонии звуков явно ощущалось что-то вечное, как в шуме воды или фугах Баха, которые, даже отзвучав, не кончаются, не умирают с последней нотой, а словно бы продолжают жить уже неслышимыми. Звуки торжественной и в то же время очень родной и знакомой, как собственное имя, музыки были окрашены для Юнии во все цвета радуги и несли запахи свежего осеннего утра. Это была мелодия вечности ее планеты, планеты, на которой нет смерти, а потому нет и будущего, а есть только настоящее, тождественное вечности. Звуки гармонично сплетались бликами света, заполняли собой все небо, и оно становилось светлым и сияющим.
Юния ждала, и все-таки это всегда приходило неожиданно — невыразимо легкое и ласковое тепло, которому хотелось довериться. Так ребенок доверяется рукам пеленающей его матери, И словно бы большое белое покрывало, как облако, ниспадало на нее, подчиняя своей невесомой власти.
Эти вечные странники — облака! Эти живые посредники между землей и небом, между умершим и возвращающимся!..
Облако приблизилось, протянуло к ней тысячи тончайших, но упругих нитей. Пронизанное этими лучами, оно легко и властно заполнило пространство. Несколько мгновений лучи причудливо закручивались вокруг Юнии, охватывая ее хрупкое тело, потом облако опять круто пошло вверх и совсем скрылось в небе. Было безветренно и ясно, на деревьях не шелохнулся ни один лист, только в глубине листвы пели птицы. И все было как прежде, но Юния ничего этого уже не слышала, не чувствовала.
Она теперь видела себя в космическом корабле и по сигналам, улавливаемым ею, ощущала присутствие живых существ. Резкие и холодные шли от того, кто называл себя Оскарбием, теплые — это Сардис, спокойный, размеренный, печальный и немного утомленный от знания трудностей на пути, уготованном человечеству. Сигналы, которые воспринимала Юния, иногда походили на внезапные вспышки света: то ослепительно серебристые, то красновато-оранжевые,
И она слышала их разговор. Говорили о ней:
— …Призвание женщины — найти себя в мужчине, дать ему счастье. Это прописная истина. А Юния никогда не хотела этого понять.
— Наверное, оттого, что этот мир для нее гораздо сложнее, чем для других Я не уверен, что ей надо мешать…
— Она раздает себя людям, которые, впрочем, принимают это как должное, иногда мне хочется помешать ей.
— Напрасно. Переделать Юнию невозможно.
— Почему ты так уверен в этом?
— Потому, что я понимаю ее.
— Влюблен?
— Возможно, это больше, чем любовь. Я многим обязан Юнии.
— Я знаю, ты и теперешний полет считаешь ее заслугой!
— И это тоже!.. Однажды у меня был момент, когда я со- всем потерял себя. Ходил безвольный и равнодушный ко всему. И только мысли о Юнии, о том, как она огорчится, если со мной что-нибудь
— Ты благородный человек, — заметно потеплев, сказал Оскарбий — Но именно из-за этого своего достоинства ты не способен.
Но Сардис не дал ему договорить и, взглянув на друга вдруг потемневшими от напряжения глазами, произнес почти по слогам:
— Однажды и навсегда ты должен понять, что Юния, может быть, не из нашей цивилизации. Все представления о благополучии и счастье для нее относительны Так дай же ей жить ее жизнью, оставь ей возможность и жалеть, и сочувствовать, и помогать…
— Но женщина прежде всего должна быть женщиной, — упрямился Оскарбий. — Ты же знаешь, Сардис, что я не какой-то там сумасброд. Сколько женщин мечтают о том, что я составлю их счастье. А ей все равно. Я знаю, что она любит Алеса. Но это не любовь в нашем, земном, понимании. Она не похожа на всех нас и свободна даже в этой любви. Я даже подозреваю, что и Алеса она полюбила из-за сострадания.
— Вот почему ты не можешь забыть о ней.
— Подумай, что будет, если вдруг все перестанут ценить бессмертие и начнут искать вечность не в себе самом, а в сиюминутном сострадании к другим.
— Это и будет настоящее бессмертие и настоящая вечность.
— Ты говоришь, как Юния.
— Да, я говорю, как Юния, когда говорю сердцем.
— Тогда… я отправлю Юнию без ее ведома и согласия в экспедицию, из которой она, возможно, на нашу планету и не вернется…
Сардис улыбнулся.
— Ты здесь бессилен. Если она захочет вернуться, она вернется.
…Как всегда перед пробуждением, сон становился хрупким и прозрачным. Она знала, что пробуждение будет нереальным, что проснется во сне, но все равно ждала этого. Знала: не проснется окончательно, пока не пройдет через несколько «пробуждений».
Душа крылата, мы во сне летаем,Мы небо синее крылами рассекаем,А утром белой стаей лебединойМы возвращаемся под кров родимый…Космический, а скорее просто воздушный корабль резко менял форму. Теперь он походил на висящие одна под другой огромные плоские тарелки, нижняя из которых медленно опускалась на землю. Между собой их соединяли только тонкие серебряные нити, струившиеся вниз, И казалось, что кто-то там, с земли, нетерпеливо тянет за них, желая, чтобы корабль поскорее совершил посадку. Нити, похожие на веревочки, собрались в пучки и наконец образовали пронизанное золотисто-ярким светом облако, состоящее из множества радужно сверкающих капель…
Юния даже не заметила, как приземлилась, но вдруг увидела себя на пустынном берегу моря. И сначала медленно пошла, а потом стремительно побежала вдоль него, переполненная ликованием:
Был берег моря и песок зыбучий,И девочка по берегу брела,И легкие ступни ее босыеНе оставляли на песке следаОна хотела превратиться в птицу,Чтобы лететь над голубой землейВ потоках воздуха и солнечного света…