Искатель. 1988. Выпуск №5
Шрифт:
Поскольку всё действительно серьёзные дела для Матвея миновали, он не торопясь ополоснул лицо из рукомойника, отпустил Карата побегать, поставил на плиту чайник и только после этого сел напротив дяди Коли. Тот ждал со значительным видом. Матвей закурил.
— Ну, дядь Коль, давай, чего у тебя стряслось с утра пораньше?
— Вот сам и рассуди, — начал он вдруг горячо, — место у нас глухое, народу, считай, нет почти. Зимой, конечно. Так?
— Ну так, так, — улыбнулся Матвей.
— Руки у тебя с головой, то есть, значит, по технической части ты соображаешь. Теперь смотри
— Это ты о чём?
— О положении в мире, — весомо сказал дядя Коля.
Матвей засмеялся.
— Ты чего, дядь Коль, предлагаешь над нашей Берёзовкой систему противоракетной обороны соорудить?
— Не шуткуй, — строго оборвал его дядя Коля. — Ты вникни, а там уж посмеёмся. От напряжённой обстановки — общее расстройство нервов. Как говорится, ни сна, ни отдыха. Опять же — пенсия. Восемьдесят шесть рублёв — не разбежишься. У тебя побольше, но тоже через край–то не переливается…
— Мне хватает…
— Хвата–ает! — с издёвкой протянул дядя Коля. — То–то твоя молодуха сбежала! Но это я так, к слову, — осторожно поправился он. — А суть такая, что пора начинать.
— Чего начинать? — давя смех, спросил Матвей.
— Экий ты, парень, бестолковый! — рассердился старик. Я уж тебе всё по косточкам разложил, а ты всё чевокаешь!
— Да ты говори прямо!
— Куда прямей–то! Аппарат пора ставить — ясное ж дело! Не на продажу — этого ни–ни, я себе не враг, но для души–то — одна прямая польза. Дешевле — раз, место наше одинокое — два, успокоение нервам — три, ну и так далее. У меня чего–то не выходит, а у тебя технические руки, у тебя пойдёт!
— Самогонку, что ли, гнать? — наконец понял Матвей.
— Для общего блага, — торжественно сказал дядя Коля.
— Не–е, дядя Коля, ты меня в такие истории не втравляй.
— От–т чудак–человек! Да кто ж в нашей глухомани нюхать будет! У нас участкового, когда надо, не дозовешься, а чтоб он сам прибыл — я такого за тридцать лет не помню.
— Да зачем тебе самогон?
— Говорю ведь — восемьдесят шесть рублёв! По нынешним временам это ж не деньги, а один намёк.
— Дядь Коля, тебе восьмой десяток, пора и бросить пить–то.
— Бро–осить? — возмутился старик. — Да с чем я останусь тогда?
— То есть?
— Вот тебе и то есть До моих лет доживёшь — тогда поймёшь. Мне жизни осталось — может, год, может, три, а макет, и до субботы не дотяну. Это ж понимать надо! Ты–то мужик молодой, тебе ещё бабу подавай, а я? Мне чего ждать, каких таких радостей? А как выпью — так я сам себе хозяин. Захочу и будет мне двадцать. Думаешь, чего пою–то, чего играю ночь–заполночь? Это ж я дружков своих созываю. Иду по улице, будто в двадцать седьмом году, и жду — сейчас вот оттуда Митька Савелов выскочит, а с того проулка — Петька да Гришка Ковалёвы — и уж на всю ночь гульба! У околицы уже девчата хороводятся, Сенька–гармонист с тальяночкой своей…
Дядя Коля вдруг замолчал, и Матвей увидел, как перед счастливыми его глазами побежали, побежали живые картинки — и лица, и слова, и песни, и ещё много другого, уже ставшего небылицей, пылью, уже развеянного временем и только малыми песчинками
А старик сгорбился, ушёл в память, и вдруг Матвей увидел на его щеке медленную тягучую слезу.
«Ну что тут сделаешь, придётся с утра начинать», — вздохнул малопьющий Матвей и полез искать бутылку.
Оба быстро опьянели. Дядя Коля обнимал Матвея, тыкаясь в бороду, а тот, фальшивя, терзал гитарные струны и печальным речитативом тянул одну из песен, услышанных от Милы:
И в Коломенском осень…Подобны бесплодным колосьямЗавитушки барокко, стремясь перейти в рококо.Мы на них поглядим, ни о чём объясненья не спросим.Экспонат невредим, уцелеть удалось им.Это так одиноко, и так это всё далеко.Этих злаков не косим…— Нет! — кричал дядя Коля. — Это не наша песня! Она не зовёт! Давай нашу:
Мы рождены, чтоб сказку сделать пылью,Преодолеть пространство и простор!…И невольно подпевая ему, Матвей вдруг ощутил обратный ход времени и оказался не то в двадцатых, не то в тридцатых годах, и каждой клеточкой тела, каждой паутинкой души стал человеком того времени, стремящимся всё выше, и выше, и выше, в счастливые сороковые, сияющие пятидесятые, и дальше, дальше — в изобильное будущее, перед которым поповский рай покажется скудным и жалким, скучным и пустым… А дядя Коля уже не плакал и не жаловался: из своих убогих восьмидесятых он вызвал счастливые двадцатые, и они пришли к нему, гремя и ликуя.
…Уже после полудня дядя Коля вышел от Матвея, и холодный ветер разом отрезвил его. Он нагнулся, зачерпнул ладонью снега, потёр им лицо. И степенным стариковским шагом направился к дому — на соседнюю улицу. Он ещё не дошёл до угла, когда там внезапно появилась и затормозила чёрная «Волга». Из неё не спеша вышли двое мужчин. Дядя Коля замедлил шаг. «Это ещё кто такие?» — спросил он себя, и неприятный холодок пробежал по его спине. Люди не понравились дяде Коле. А они огляделись и лениво направились навстречу ему. «Господи, совсем опешил старик. — Вот тебе и глухомань, вот тебе и участковый! Накаркал, дурак!» И остановился.
— Товарищ, — крикнул ему один из мужчин, — можно вас на минуту?
«Ой, не к добру», — подумал он и ответил угодливо:
— На минуту — это пожалуйста. Отчего же нельзя на минуту…
— Скажите, пожалуйста, вы не знаете, где тут живёт Матвей–инвалид? — спросил, приближаясь, тот, что был повыше и похудей, чернявый.
— А чего ж не знать! — обрадовался дядя Коля. — Вона его дом, крыша зелёная.
— А сам он где сейчас?
— Да там и сидит… А вы, товарищи, откуда будете?
— Мы так… по пенсионным делам, — пробормотал второй, толстый.