Искатель. 1992. Выпуск №2
Шрифт:
— Хватит нам пить, — сказал Гога. — Пора дело делать. Пришло время, пришло желанное. Вот ты, Алеша, о случае сказать хотел. За него и выпьем — по последней.
Хмель лез Алексею в голову, туманил, качал. Алексей видел, как Гога Симеонович со вскинутой рюмкой подошел к окну, распахнул его как-то слишком легко, одним быстрым движением руки, и, протянув в окно, четко проговорил;
— По верной нашей традиции — повтори за мной, новый жилец. Повторяй: «Судьба…»
— Судьба, — выдохнул Алексей.
— Чур меня..
— Чур меня…
— Чур! — коротко вскрикнул Гога. Алексей одними губами повторил его крик — окно распахнулось еще шире, так что затрещала и разлетелась в прах рама, вечереющее небо стало
Бьющий в лицо холодный ветер раздувал и закручивал бархат его черного плаща, схваченного на груди железной застежкой из двух знаков бесконечности. Алексей стоял над огромным пухлым облаком, крайним в шеренге своих товарищей по застолью, одетых, как и он, в плащи поверх кожаных охотничьих костюмов. С лиц исчез пьяный румянец — его смыло ровным загаром. Ветер трепал плащи, семерка преображенных стояла в одинаковых позах бегунов, ждущих стартового выстрела. Внезапно Гога Симеонович вскинул руку, ветер мгновенно стих, и тяжелый удар воздуха обрушился на Алексея сверху.
Секунда прошла в белом тумане — пробив облако, он падал с громадной высоты на землю, в которой сразу узнал родную Среднерусскую возвышенность. Падал без удивления, без страха, удобно распластавшись, радуясь невесомой свободе падения и только жалея, что вот-вот проснется — и полету конец.
Буро-зеленая, в прожилках рек, в пятнах озер земля медленно приближалась, давая возможность наглядеться на луга и пашни, обросшие по краям иголками лесов. Неожиданно плотным восходящим потоком Алексея развернуло ногами к земле, плащ закрыл голову, телу вернулась тяжесть, обморочный испуг сжал сердце… Силясь проснуться, Алексей нащупал на лету край плаща, рванул с лица темноту… И тут понял, что стоит.
Он стоял в той же шеренге на крыше ворот деревянного кремля. Под ногами пo обе стороны мощенной бревнами улицы теснились низенькие, крытые соломой срубы, за ними на верхушке холма расположились теремки и маленькая церковь со звонницей из двух столбов с перекладиной. Слева, за высоким дубовым тыном, открывалась река с лодками, плотами, баней на берегу. Справа за холмом крепость граничила с густым бором.
Прямо под Алексеем, усевшись в тени открытых настежь ворот, развлекались «очком на пальцах» трое копейщиков, по мостовой возвращалась с реки баба с корзинами белья на коромысле, выскочил из проулка преследуемый ватагой ребятишек кот с погремушкой на хвосте, а под высокой лесенкой ближнего терема кто-то невидимый, закрытый лошадьми у коновязи, немилосердно терзал балалайку.
— Чертовы Кулички, — услышал Алексей стоящую рядом Ненилу.
— Они самые, — поддакнул Пашечка, зачем-то налегая на «о». — А где наш-то?
Тут же, будто в ответ Пашечке, в тереме с грохотом распахнулась дверь, и в проем, блеснув лысиной и кольчугой, шагнул щуплый, петушиного вида мужичок лет пятидесяти. Он упер руки в боки, молодцевато прошелся по крыльцу и вдруг с визгливым вскриком «вре-о-ошь» сиганул через перила метров с трех точно в седло вороному жеребцу. Жеребец — огромный мрачный битюг, привычный, видимо, к хозяйским шуткам, и ноздрей не повел. Он смирно ждал, пока вскочивший на ноги холоп-балалаечник отвяжет уздечку. Вслёд за лысым каскадером на крыльцо тяжело вывалился тучный пожилой бородач в одном исподнем. Перегнувишсь через перила, он плюнул в холопа в заревел: «Не пущай его!» Но всадник влепил холопу плеткой по рукам, перехватил уздечку, свистнул в ухо жеребцу, и тот двумя огромными прыжками вынес седока на мостовую, к самым воротам. Там, чуя себя в безопасности, всадник круто поворотил коня.
— Вот ведь, черт старый, — протяжно выдохнула Ненила и ласково, как о любимой собаке, добавила: — Гео-оргий.
— Георгий, — как-то невесело подтвердил Валентин. — Опять, гад, выпил.
— Ворота! — отчаянно заорал с крыльца бородач. Копейщики вскочили на ноги и бросились закрывать ворота. Но щелкнул пальцами Гога — и тяжелая дубовая половина ворот, с треском вырвавшись
— Егорий, добром прошу, не балуй! — видя свое поражение, взмолился бородач.
— Так что дракону передать?
— Не трожь дракона, Егорий, с меня князь голову сымет!
— Боишься! — хохотал Егорий. — Тогда, как сговорились, сымай портки, суй перо и лезь на ворота — петухом кричать!
— И полез бы, так ты ж обратно омманешь! Возьми отступного, гривну дам!
— Слабой ты, Данила! — разворачивая коня, отрезал Егорий. — Слабой.
И, звучно причмокнув, тронул коня.
— Расшибись ты! — понеслось ему вслед.
Егорий проскакал через мост, миновал широкую поляну и скрылся в бору.
Алексей и его сотоварищи еще с минуту простояли на воротах, слушая стоны придавленных копейщиков и мат бородача, а затем, свечой поднявшись метров на сто и заложив крутой вираж, понеслись за Егорием. Вот поредел и кончился бор, осталось позади длинное полузасохшее болото, опять пошел лес — всадника не было, но впереди все ясней и ясней слышался стук копыт. Повинуясь жесту Гоги, семерка сделала длинный крюк, срезая дорогу, петлявшую но лесу. В его глубине открылась широкая торная просека и вдали — столбик пыли. Летящие перестроились в клин и вошли в коридор просеки, на высоте метров двух от земли. Мелькнул ряд землянок, застывшие около одной из них с открытыми ртами рыжые вихрастые близнецы лет по шести — один в рубашке, но без штанов, второй в штанах, но без рубахи, потом отлетело, как сдунутое ураганом, громадное бревно, лежавшее поперек дороги и вот летучая семерка догнала бешено несущейся по дороге пылевой столб. Внутри его Алексей разглядел вороного битюга. Всадника в седле не было: его чумазая лысина мелькала из-под живота жеребца, к которому он, непостижимым образом не падая, пристегивал широкий ремень с парой треугольных крылышек.
Семерка, окунувшись в прозрачную пыль, зависла над всадником и конем. Егорий никак не мог попасть застежкой в дыру ремня, яростно мычал, кривился, но, поднатужившись, все-таки попал, победно подмигнул небесам и рывком подтянулся в седло. И не успел Егорий перевести дух, как длинная белая тень, похожая на гигантского зайца в прыжке (а еще более — на юную нагую купальщицу…), метнулась из лесу под ноги жеребцу. Тот резко осел вперед, уйдя передними ногами по бабки в землю. Тут бы и конец Егорию, но его, вырванного из седла, пролетевшего по дуге метров двадцать, у самой земли как будто приняла та же загадочная тень. Раздался легкий, как от детской хлопушки, взрыв. Егорий на миг скрылся в искристом облачке (тут Алексей явно услышал девичий смешок), но оно мигом рассеялось — и Алексей увидел стоявшего на дороге живого и невредимого Егория. И услышал голос Гоги:
— Войска пришли в боевое соприкосновение. Привал.
Внезапно небо потемнело, и лес обернулся несчетным, ощетиненным копьями войском. Оно двинулось туда, куда до этого спешил Егорий. Угрюмые воины обтекали Пашечку, который залез под брюхо битюгу и с натугой рвал его из земли. Конь обиженно, отрывисто ржал, как будто хрюкал. Валентин подлетел к Егорию, растерянно стоявшему на обочине дороги, поднял его за ворот и, держа на весу, стал шлепать, как маленького, по заднице, приговаривая: «Не пей перед делом, к седлу — не к столу, перед делом не пей!» Потом он отпустил Егория, и тот повалился на колени. Крупная похмельная дрожь била его, он озирался безумными глазами и истово бормотал: «Никогда боле, никогда, спасибо тебе, Охотничья Сила, не буду боле, гад Данила виноват, напоил, воздух ему охранять, а не дракона! Оборони и помоги, Охотничья Сила, на тебя вся надежа!» Пашечка наконец выдрал жеребца из земли, подвел его Егорию. Тот, кряхтя, взобрался в седло, сжевал брошенный ему Валентиной пучок травы, тряхнул головой, расправил плечи и, приободрившись, тронул поводья.